Булочки в память о венцах Бога

Священник Константин Камышанов 

Севастия - это область древней Армении. Там когда-то располагалась армянская столица. После резни там нет ни армян, ни христиан. Кругом мечети. Осталось то самое небольшое озеро и построены новые бани. Но для нас оно продолжает оставаться святым местом.

Посещение святых мест освежает в душе память о главном. Благодаря той же неизменной обстановке события приобретают силу убедительности и реальности так, что кажутся случившимися только вчера или могущими случиться сегодня. Как-то легко можно представить себя на месте тех людей, которые были здесь.
Сегодня это Севастийское озеро расположено в Турции. Это небольшое озеро зажато между горами, стоящими к воде впритык, как стены амфитеатра. На этих камнях стояли святые люди. Где-то здесь на берегу была разложена баня, ждущая отступника. Можно стать на разных местах этого ущелья и увидеть то, что видели люди, участвовавшие в этой драме.
Вспоминая подвиг сорока севайстийских мучеников, я поставил камеры наблюдения за событием сразу в нескольких точках и вот, что увидел.

Точка наблюдения среди сорока воинов

На иконах мучеников часто изображают какими-то тщедушными. Иконописцы пририсовывают им лица, перекошенные болью и следами плача. Они как бы не рады и у них как бы нет сил, и они валятся снопами друг на друга или в воду. Этот вид неверен.
Прежде всего, они были римскими солдатами и офицерами. Это сильные и мужественные люди, умевшие убивать и достойно умирать. Они рождены в суровом мире, где смерть обыденное дело.
Это сейчас мы живем так, словно смерти нет. Сегодня смерть прячут. Говорить о смерти – моветон. Почти никто из нас не готовится к смерти. Мы не умеем умирать. А в Риме смерть была ежедневным зрелищем.
Римляне умели умирать. Точнее, они точно знали, что умереть им не удастся.
Вера в иной мир не была даже верой. Потусторонний мир был простой и понятной реальностью. Мы, сегодняшние христиане, изо всех сил пытаемся уговорить себя или внушить себе непонимаемую нами близость иного мира. Но у нас почти ничего не получается. Мы люди цивилизации, в которой нет смерти, в которой смерть — недоразумение.
Смерть была для этих солдат не гробом на улице, а тем, что каждый видел в лицо. Это сейчас солдат стреляет с расстояния пятьсот метров и не видит лица врага и не уверен, убил ли он его своим выстрелом. А тогда человек пронзал железом, лежащем в своей руке и видел, искаженное болью, лицо противника. Он видел, как кровь вдруг протекала сквозь зубы умирающего врага и агонию. Римский воин видел, как после судорог навечно закрываются глаза такого же человека, как и он сам.
Нам это невозможно представить. Сегодня беспилотники убивают людей как в компьютерной игре. Сегодня смерть – просто перезагрузка компьютера. Она не входит в ум. Она не тревожит сердце. Она – мираж.
Как и сейчас одни солдаты умирают за деньги, другие — потому что ненавидят варваров, а третьи – потому что любят Рим.
История не оставила сведений, как эти воины-каппадокийцы стали христианами. Скорее всего, так же, как и другие римляне.
В век обыденной жестокости, во дни, когда жизнь человека ничего не стоила, самым удивительным было слово о Любви к людям. Мы привыкли к слову «Любовь», и поэтому оно обесценилось. А тогда любовь к ближнему была феноменом, чудачеством, блажью или сумасшествием. Правда, Цицерон, Сократ и Платон писали о любви как о слагаемом мироздания, но вряд ли воины читали Платона. Они столкнулись с живыми носителями любви – христианами.
Неизвестно, кто и что им сказал, но, видимо, их жестокая рука все-таки дрожала, пронизывая насквозь мечом человека, лицо которого они видел рядом со своим лицом. Видимо, искра Божия жалости не совсем угасла в них. И легко разгорелась от Слова.
Они, в отличие от нас, были цельными людьми. Подумал, сказал, сделал. А не так как мы: на две мысли, четыре слова и неожиданные поступки.
Сорок человек – это достаточно много для того, чтобы не задешево продать свою жизнь. Они могли убежать. Они могли атаковать и погибнуть как воины. Они могли устроить Майдан и поднять восстание в поддержку уже царствующего императора Константина. Могли перебить преторию, напав ночью на полководцев и правителя. Но они просто сложили доспехи, мечи и склонили голову.
Зачем? Почему?
Очевидны две вещи.
Им нечего было жалеть в этом жестоком мире. Переход через врата смерти им не казался трагедией и финалом. Им не жаль было оставить ремесло убийства в мире наполненным жесткостью.
И они как мужественные и сильные люди сделали шаг навстречу смерти и Христу. Эти капподакийцы не ходили в воскресную школу, не пили чай с батюшками и не ездили по матушкам. Они не знали, что нужно все время рыдать, плакать и готовиться, как мы на ПМЖ в ад.
Сорок человек были абсолютно уверены в том, что их ждет не ад, а Христос.

Точка зрения, расположенная рядом с воином, не выдержавшим испытания

Мой дед-фронтовик говорил перед отъездом из родного дома:
— Сильная боль не бывает долгой. Или умрешь, или она пройдет. Смерть с сильной болью приходит быстро, и поэтому ее не надо бояться. А слабую боль можно потерпеть.
Мы, жители Севера, знаем, что такое холод. Знаем, что такое смертный озноб. Это, когда челюсти стучат сами собой, как ни сжимай зубы. Когда прыгают руки и выключается голова, исчезает память, проходит боль и устаешь бояться смерти. И хочется спать.
В детстве зимой мы с друзьями решили перейти Кубань вброд. Верхнее течение реки сильное. Река может сбить с ног уже тогда, когда ты вошел только по колено в воду. Дно — круглые, большие скользкие камни. Климат у нас почти такой же, как в горной части Турции. Через минуту ногам стало так больно, что потемнело в глазах. Через три минуты слезы покатились сквозь сжатые зубы. Мы все не выдержали, вышли на берег и упали от изнеможения. Вот тебе и Юг.
Однажды, идя по Белому морю, мы попали в сильный шторм. Под нами тяжко дышало индиговое море. Мимо корабля летели черно-оранжевые, похожие на попугаев топорки. И прекрасное морское небо играло солнцем и тучами. Мысль о смерти среди этого великолепного мира казалась чудовищной.
В виду опасности капитан нашего судна решил как следует выпить. Выпил и поставил корабль боком к волне. В бушующем море, в трех километрах от нас был виден маяк Топа. Капитан перехватил наш взгляд и «утешил»:
— В этой воде через четыре минуты останавливается сердце. У самых крепких оно останавливается через восемь.
Весной в Севастийском озере вода была такая же холодная, как летом в Белом море. Но тридцать девять воинов выдержали испытание и умерли в холодной воде. Сороковому не хватило сил, и он вышел на берег к страже.
Мы смотрим на этого парня, как зрители в кинотеатре. Вот, не выдержал, взял и вышел и лишился венца. И как бы подразумевается, что Христос отомстил ему, лишив награды за слабость.
От Христа он не отказывался. Он просто смог понести столько, сколько было у него сил. Может быть, он, живя в миру, давал мало места Богу в своем сердце. Может быть, он просто, как гражданин Рима, хотел потребовать себе смерти не через позорное мучение, достойное варваров, о славной смерти через усекновение мечом, как это прилично римлянам.
Его ни в коем случае нельзя судить. Он и так сделал достаточно много. Возможно, мы никогда не сделаем и десятой части того, что выдержал он.
Он упал на пороге бани. Скорее всего, не выдержало сердце. Или Господь принял его жертву такой, какую он смог принести. Господь не дал ему возможности публично отречься от Него.
Вообще смерть в идеале должна забирать людей на максимуме: тогда, когда сумели подняться ближе всего к небу.

Переставим точку наблюдателя на небо

Он же не просто Бог, а Отец Небесный. Я могу себе представить, что мой сын мог бы ради меня принять подвиг. Вот ты стоишь на берегу, а твои дети идут к тебе по холодной воде. И вдруг один, как мы на Кубани, изнемог и вышел. Неужели бы ты отомстил ему? Неужели бы ты не обнял его, а оттолкнул и ударил в ярости и ревности?
Смог бы?
Тогда ты не отец, а вместо сердца у тебя камень. Если бы я был отец такого сына, я бы смотрел и плакал.
Венец этого сорокового мученика остался над озером. Но объятия Бога, без сомнения, были ему наградой на берегу. Он первым встретил Христа, упав замертво на пороге бани, а Христос первым обнял его.
Хорошо, что Христос не так справедлив, как мы.

Снова меняем точку зрения, на место наблюдения посреди стражи

Для охраны порядка в Италии Октавиан Август создал 9 преторианских когорт, по 1000 человек каждая. Туда отбирали людей преданных и жестоких. Но в любом случае среди римских солдат считалось позорным участие в гражданских казнях и судебных наказаниях.
Страже велели растопить баню и таким образом соблазнять воинов, стоящих ночью в ледяной мартовской воде. Грязная работа. Им было о чем подумать.
Но эти охранники были цельными людьми Рима. Они понимали, что раз есть такая уверенность у этих сорока человек, то это не просто так. Они такие же простые воины. Они простые каппадокийцы. Они в бою были так же смелы, как и другие, значит…
Венцы сорока мучеников были показаны не самим мученикам. А всего лишь одному солдату-охраннику. Простой, цельный, сильный и мужественный человек увидел перед собой славу Божию. Как некогда ее увидели простые пастухи в день Христова Рождества

Точка наблюдения вблизи охранника, увидевшего сороковой венец

Мы и сами не раз сталкивались со славой Божией, открывающейся совсем рядом с нами. С причастием мы принимаем в себя Бога. Но мы не так сильны, не так мужественны и не так просты. Поэтому мы даже не понимаем, как это можно видеть Венец. А вместе с тем, все мы венчаны на Царство и всем нам выданы именные диадемы.
Человек, неизвестный римский стражник, не имевший и тысячной доли тех духовных сокровищ – которые доступны современному христианину имел нечто, что оказалось важнее всего. Веру, как способность видеть Бога рядом.
Ему так очевидным показалось преимущества жизни с Христом и Его венец, что он встал, взял его и умер. Нет, не умер, а быстро перебежал мост через реку Стикс.
Икона Сорока мучеников севастийских очень драматургична. Одни воины опираются на плечо друга, другие склонили голову к голове, третьих поднимают товарищи с колен. Мужская дружеская нежность сильных и смелых людей украшает этот сюжет. Их Мужественность внушает оптимизм. А их головы показанные так, словно они услышали глас небес, отсылают душу зрителя к тому, что находится по ту строну изображения.
Их свидетельство о Боге, подкрепленное смертью, сильнее всяких слов. Раз человек отдает душу, так легко и просто, значит есть нечто, что того стоит.
Господу не нужна наша мука, и Он не отомстит нам, если мы постом пили молоко или ели печенье. Хотя и не обрадуется. Но Он огорчится, если мы ничего не поняли в житии этих святых. Если боимся смерти и любим эту крученую жизнь больше неба. Если мы осуждаем воина павшего на берегу.
Охранник, на ночном берегу увидел только венец и мужество и стал христианином. Сюжет внезапного осенения верой среди хаоса жизни близок русскому человеку.
Русский народ любит этот праздник. Мученики просто и хорошо показывают как сочетается не сочетаемое в нашем мире: Сила и вера, простота и близость Бога, ничтожность смерти.
Народу нравится презрение к смерти. Но за этим презрением должно стоять видение горнего мира, тогда ничтожество смерти будет оправданным.
Очень важно научиться, как эти храбрые мученики видеть отверстым небо и Бога, тем, кто стоит рядом.
Но как так случилось, что вместо размышления о храбрости и о доверии к Богу, у нас, на Руси придумали себе спектакли с хлебными жаворонками?

«В России издавна был обычай в день памяти Севастийских мучеников лепить из теста и печь «жаворонков» — булочки в виде птиц. Почему именно жаворонки? Крестьяне, обращая внимание на то, что поющий жаворонок то взмывает ввысь, то камнем «падает» к земле, объясняли это особым дерзновением и смирением этих птиц пред Богом. Жаворонок быстро устремляется кверху, но, пораженный величием Господа, в глубоком благоговении склоняется вниз».

Причем тут мученики? Причем тут венцы и отверстое небо? Уже не язычество, но еще не христианство.
Где жаворонки и где утро на Севастийском озере:

Утром вернулись начальники мучителей и увидели, что воины еще живы, да в придачу среди них один из тюремщиков! В ярости Лисий и Агриколай велели перебить мученикам молотами голени, чтобы сделать страдания невыносимыми. Но и умирая от мучений, воины не переставали молиться и славить Истинного Бога.
Лисий приказал уничтожить останки воинов, чтобы христиане не почитали мощи новых мучеников. Тела святых были сожжены на костре, а кости брошены в реку. Спустя три дня мученики явились во сне епископу Севастии Петру и повелели ему взять кости из реки. Епископ с несколькими священниками ночью тайно пришли к реке. О чудо: кости мучеников сияли в воде как звезды! Христиане собрали останки святых и с честью похоронили их.

Жалость к несправедливым страданиям этих римлян, размышления о чутком сердце стражника, принявшего сороковой венец должны тронуть струны нашего сердца.
Неужели наше сердце тверже сердца сурового покаявшегося стражника?
Неужели мы до сих пор не уяснили что есть нечто такое что стоит нашей жизни и смерти? Неужели еще не ясно, что то, ради чего приняли смерть эти сорок человек есть абсолютное благо?
Римские солдаты, перешедшие границу миров в ледяном озере, отрезвляют нас от суетной прелести мира. Их подвиг обозначает и цену, которая платится за вход в Царство Небесное и уясняет цену самого этого Царства. Их молчаливая проповедь открывает уста нашему сердцу, тоскующему о Боге и обличающему нашу теплохладность.
Наша теплохладность – это не данность. Это всего лишь болезненное состояние самолюбивой и ленивой души. Оно лечится теплотой веры и памятью о любви Божией.
Господи, дай и нам разум вникнуть в суть твоей любви, которая учит храбрости, мудрости и верности. Научи нас через эти добродетели научиться любви и найти верную дорогу в Царство Небесное.