В церковном искусстве нужен минимализм
Дмитрий Сладков 
Епископ Нижнетагильский и Серовский Иннокентий полагает, что в наши дни язык иконы и церковной архитектуры должен быть предельно освобожден от исторических и стилизаторских наслоений. Это должен быть язык почти что первых христианских катакомб. В нем должны быть ясность и аскетизм.

Епископ Нижнетагильский и Серовский Иннокентий родился в 1947 году в Южно-Сахалинске, в семье кадрового военного и учительницы. В 1965 году поступил в Новосибирский архитектурный институт. В 1975 году принят в Союз художников СССР, профессионально занимался изобразительным искусством, участвовал во всесоюзных и международных выставках. В начале 80-х годов приобщился к Церкви, помогая благоукрашать храмы Новосибирской епархии. В 1983 году переехал с женой и детьми во Владимир, где продолжил работать как церковный архитектор и художник. В 1992 году рукоположен в сан диакона, затем священника. Во Владимирской епархии среди многих послушаний занимался вопросами архитектурного проектирования и реставрации. Овдовев, был в 1997 году пострижен в монашество и наречен в честь святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского. Преподавал церковное искусство во Владимирской духовной семинарии. По его проектам построено несколько новых храмов. В 2011 году рукоположен во епископа Нижнетагильского и Серовского.
Год назад «Правмир» уже брал интервью у владыки Иннокентия. Оно было посвящено катехизации, миссии, подготовке к причастию. Теперь мы беседуем о церковных искусствах, которым владыка как профессиональный архитектор и художник отдал много лет своей жизни. Разговор шел в иконописной мастерской, работающей в стенах Детской художественной школы города Новоуральска.

– Как же я радуюсь атмосфере художественной мастерской!.. Вспоминаю и свои мастерские, некогда с любовью обустраиваемые и заменяющие порою родной дом.

– Давайте поговорим о сегодняшнем состоянии церковных искусств. Главными в разговоре будут, конечно, духовные реалии, но совершенно ясно, что есть еще и самостоятельный профессиональный план. Церковное искусство – это среди всех церковных служений отдельное служение, начиная со времен апостола Луки, написавшего по преданию Владимирскую [Вышгородскую] икону Божией Матери. Точнее, эта целая совокупность близкородственных, но уже давно обособившихся служений – отдельно иконопись, отдельно церковное зодчество, отдельно много разных прикладных искусств и так далее.
Как вы оцениваете нынешнее состояние дел в этой сфере? Что здесь есть важного, замечательного и радостного? А что есть такого, что сподвигает нас к размышлению, озабоченности и даже обеспокоенности? Такой совместной обеспокоенности, которая может побудить нас к совместным действиям.

– Для начала я бы сказал, что радостного у нас достаточно, но так, как бывает его достаточно в самом начале пути, когда путник только выходит и начинает движение. Пока ноги целые, но он еще не знает точно, сколько он будет идти и чего достигнет, придет ли к своей цели. Но такая радость начала пути – она существует.
Еще существует радость от количественного прирастания храмов, открывающихся в Москве и по всей России, от того, сколько их расписывается, украшается.
Я думаю, наша иконопись достаточно давно вступила на собственный путь развития. Это трудный путь, потому что иконопись дело сложное. В связи с этим я бы назвал, прежде всего, архимандрита Зинона, который сначала оттолкнулся от русской иконописи, а потом пошел назад, к византийской традиции, углубился в нее и в каком-то смысле начал с самых истоков. Мы чтим как первоначальника нашей иконописной традиции Андрея Рублева, но его фигура, удаленная от нашего времени на много веков, не может быть для нас начальной точкой.
Такой начальной точкой должно быть самое начало христианского искусства. И путь, который прошел архимандрит Зинон, очень показателен. Он на этом пути обрел много выразительности и собственного понимания того, как надо писать иконы. Он почерпнул многое из всего, что мы видим в самых разных местах – в Африке, Сербии, Италии, в Риме, и не только в художественном смысле.
А взять складывание традиции в зодчестве, формирование архитектурных стилей. В свое время появились типы храмов – базиликальный, крестово-купольный, центрический. Каждая эпоха и каждая поместная церковь дали свои лучшие образцы. В том числе мы видим путь, по которому до России дошла византийская архитектура, и видим, как она по дороге трансформировалась.
Когда-то мы пытались сделать алтарную преграду в храме Покрова на Нерли и в поисках аналогов вместе с археологами производили большие раскопки во Владимире, на территории Богородице-Рождественского монастыря, где погребен был Александр Невский. Открыли много еще домонгольского археологического материала. И возникло предположение, что автор известного Дуомо, кафедрального собора в Модене, и автор храма Покрова на Нерли – один и тот же человек.
Смелое и экзотичное предположение, но дело в том, что хотя один храм базиликальный, а другой крестово-купольный, они имеют абсолютно одинаковые архитектурные элементы, пояса, колонны, капители, основания колонн.
Мы до сих пор пока повторяем в архитектуре образцы, используем некий конструктор известных элементов, это проще. Но я думаю, что в наше время совершенно необязательно все это повторять.

– В январе 2014 года мне довелось участвовать в открытии большой выставки по итогам конкурса «Образ современного православного храма». Это было в Москве, в Доме архитектора. Там же состоялась презентация очередного номера журнала «Храмоздатель», приложения к «Журналу Московской Патриархии», это интересный и важный проект Сергея Чапнина.
Так вот, гуляю я по этой выставке и всюду вижу пафос копирования. Либо это прямое реставраторство, иногда довольно качественное, иногда нет, либо откровенный постмодернизм, завиральная комбинация архитектурных цитат, при этом тоже не выходящая за пределы хорошо известного исходного алфавита архитектурных форм.
Есть, правда, одно исключение. Это объединение «Квадратура круга», молодые архитекторы Даниил Макаров и Иван Земляков, которые работают в мастерской известного церковного архитектора Андрея Анисимова, а «в свободное от основной работы время» создают концептуальные проекты храмов, совершенно нетривиальные и для привычного восприятия весьма острые. У них интересный сайт.

– Я прекрасно знаю этот сайт и видел их работы. Они меня обрадовали. Потому что не видеть никакой альтернативы цитированию – это тяжело. Как сказала одна современная художница, изобразительное искусство уже все открыло. Все абсолютно.
Представьте себе, что на некой полке стоят чашечки и пузырьки с разными изобразительными стилями и системами, а задача художника – только грамотно и со вкусом смешать эти краски-стили и приготовить некий продукт, который бы удовлетворял художественному вкусу, отвечал неким задачам художественности. И все.
Но почему я вспомнил отца Зинона и заговорил о том, как он пришел к своему сегодняшнему творчеству. Все-таки художественный результат должен быть уникален, должен иметь значение отдельно от личности автора, не будем говорить «творца».
Хотя в церковном искусстве личность автора, безусловно, имеет значение, потому что автор должен обладать православным мировоззрением, причем мировоззрением не законченным, а развивающимся, перспективным, которое подвигало бы его на поиски. Образец такой личности, находящейся в пути, это сосредоточенный монах. Но в наше время это трудный путь.

– Духовное движение церковного художника – отдельная тема.

– Это само собой. И в связи с этим сейчас актуальны поиски художественного образа, который бы был значительно более отвлеченным, нежели это принято в настоящее время. Если мы даже говорим о цитировании, то я не вижу причин, почему бы у нас не ставить где-нибудь храмы базиликального типа или какие-то иные. Почему мы все время употребляем одни и те же декоративные элементы? Допустим те же луковицы так называемые, которые непонятно откуда вообще пришли, откуда-то с Востока, из Азии.
Мне кажется, что в наши дни церковному художнику надо мыслить, исходя из современных духовных потребностей человека и общества. Они на сегодняшний день очень своеобразные. Сегодня мы должны высказываться простым и выразительным языком, потому что современный человек перегружен самыми разными сведениями, часто ему и не нужными. Личность его не просто деформирована грехом, это было во все времена. Сегодня он искушен средствами информации, которые индустриальным образом тиражируют множество ложных образов. Он вообще искушен многим – и плохим, и хорошим.
Поэтому язык иконы и архитектуры надо в наши дни предельно освободить от каких-то исторических и стилизаторских наслоений, это должен быть язык почти что первых христианских катакомб. В нем должны быть ясность и аскетизм. Такой аскетический язык мне близок в искусстве. И когда я сам рисую или фотографирую, то стараюсь, чтобы это был некий минимализм. Православный минимализм, я бы так это обозначил.

– В Москве работает дивный иконописец Ирина Зарон. Вот кто настоящий минималист. Есть несколько других имен в иконописи. Но в архитектуре такого гораздо меньше, почти нет. И вот мы беседуем с известным церковным архитектором, и я говорю ему: а где же тот христианский минимализм, о котором мы с вами всегда готовы говорить наедине друг с другом или в узком кругу, которого взыскуют наши сердца, наша профессиональная совесть, но которого почти не видно вокруг. А он говорит: Дмитрий, я работаю уже долгие годы и давно созрел для такого минимализма как профессионал, хочу его. Но я же работаю с заказчиком, а вкусы заказчика…

– Мы же сейчас говорим не о заказчиках!.. Если говорить о заказчиках, то я умолкаю.
Когда-то в юности, признаюсь вам честно, я расписывал храмы, мой путь в Церковь был через искусство. Это было в Сибири. Тогда еще не говорили о церковном искусстве, это было очень давно, во времена застоя, до церковного возрождения. Собрались батюшки, я поставил икону и спросил: ну как? Один батюшка засмеялся и сказал: а нам-то что – «как»… Как владыка благословит, так и будет… Конечно, такие вещи не могут зависеть от личного вкуса. Но по жизни очень часто бывает так, что зависят.
Господь призвал меня на епископское служение. По воле Его, Церкви, Патриарха я оказался здесь. Когда-то я и не думал об этом, не гадал, занимался себе иконами и церковной архитектурой. Помню, владыка, у которого я служил, стал обсуждать работы священника Андрея Давыдова, сейчас его хорошо знают, он известный иконописец. Можно соглашаться с его творчеством, можно с чем-то спорить. Мне оно близко в определенных своих проявлениях. Так вот, владыка был однажды в его мастерской в Суздале и после посещения всерьез озадачился вопросом: почему он так пишет, мол, пусть объяснит, давайте соберем священников, поговорим, почему вот это выглядит так, почему не иначе… Я тогда сказал: но, владыка, это невозможно объяснить просто и коротко. Этот человек твердо стоит на своем пути, он к этому пришел большими трудами, это его художественный взгляд…
Когда начинаешь говорить такие слова, сразу видишь, что судить надо осторожно. Особенно архиереям.

– Я глубоко убежден, что если ограничивать себя буквалистским следованием традиции, то неизбежно придешь к очень грустному результату. Неизбежным станет вывод о том, что Дух Святой закончил свое действие в мире, что Он через людей в наши времена уже ничего нового не созидает, и поэтому мы должны только повторять и повторять созданное когда-то. Но этот вывод для меня совершенно неприемлем. Господь нам прямо сказал: «Се, творю все новое» (Откр.21:5).
Думаю, это относится не только к иконам или архитектуре, но даже и к литургическому творчеству. Да, наши литургические последования, созданные много веков назад, есть наше достояние и сокровище. Но раз и навсегда уверить себя в том, что грядущие времена не дадут нам новых слов для разговора с Богом и о Боге, значит, на мой взгляд, просто предаться унынию.

– Высшее творчество – это то, над чем работает Церковь. Это работа над человеческой душой. Поэтому, что касается иконописного творчества, мы можем много говорить о его рамках и о выходе за эти рамки, но мне кажется, что главное, основополагающее – это путь, по которому прошел художник, по которому он подошел к созданию образа. Вообще я считаю, что иконопись идет далеко впереди церковной архитектуры. У нас есть несколько сильных индивидуальностей, творческих личностей, сделавших настоящий прорыв. Художник мыслит образами, и его ассоциативное мышление должно быть четко направлено в сторону духовной потребности людей. Человека нужно отучать от излишнего углубления в детали, очищать сферу его восприятия и переживания образа, чтобы он мог пройти насквозь. За образом увидеть Первообраз.

– Возможно ли в нашей Православной Церкви такое явление, как капелла в Роншане, построенная еще в 1955 году Ле Корбюзье?

– Конечно, возможно. Правда, это будет совершенно другой образ, свой, здешний. Сейчас сам работаю над этим.
Думаю, когда церковная иерархия встает над искусством и все определяет своей волей, сегодня этого уже мало. Все понимают, что в церковном искусстве есть авторитеты, есть выставки, издания, компетентные эксперты, такие как Ирина Языкова.
Постепенно все начинают понимать, что такое художественный уровень, и предоставляют судить об этом уровне компетентным людям. Не везде, конечно. Иногда спрашивают: а что это ты тут нарисовал… Вы уже упоминали о заказчике, о его роли. А если уж говорить о батюшках, нередко это по факту не их дело.
Есть профессиональная художественная работа, а есть непрофессиональная и нехудожественная. Я говорю о бесчисленных поделках, которыми «украшаются» наши церкви. Продукция тех, кого раньше называли богомазами. Это ужас иногда, что творится в храмах. Здесь на Урале особенно популярны фотокопии. Иконы фотографируют, потом печатают на плоттере, хотя не представляют, что такое сделать хороший снимок.

– Там полдня провозишься с одним кадром…

– Больше… Во-первых, нужно осветить совершенно заумным способом, во-вторых, снять на карданную полноформатную камеру с высоким разрешением, в-третьих, отсканировать на барабанном сканере. Это нечто…

– Получается, что у нас есть три важных вопроса, с моей точки зрения, пока не решенных. Первый – это голос профессионального художественного сообщества в Церкви. Пока его почти не слышно. Второй – внутренняя консолидированность самого этого сообщества, его готовность обсуждать общие для профессионального цеха проблемы и вырабатывать какое-то совместное вúдение. И третий – это, конечно же, художественное просвещение.
Я уже упоминал о выставке в Доме архитектора по итогам большого конкурса на проект современного храма. На открытии этой выставки мне довелось сказать примерно следующее. К сожалению, на сегодняшней встрече, где обсуждаются очень важные для Церкви вопросы, с нами нет наших архиереев. И нам ведь архиереи-то нужны не в президиуме, не для парада, а в зале, среди нас, как важные, но равноправные участники этого значимого для всех обсуждения.
Знаю, что есть курсы для недавно поставленных архиереев новых епархий. Вот где надо бы продвигать тему церковных искусств.

– Я как раз посещал такие курсы. Но из двадцати лекций, которые нам прочитали, не было ничего об искусстве. Может, не время еще… Мы, между прочим, об этом сказали организаторам.
Конечно, художественную безграмотность духовенства надо преодолевать. Я читал во Владимирской семинарии курсы по искусству, пытался разрушить эту стену, причем для понимания смысла иконописи брал за основу не те книги, которые нам рекомендовали, а, допустим, Леонида Успенского. Это серьезный фундамент, на который можно опереться. Нельзя быть невежественным, какой-то ликбез мы должны пройти.
Надо не просто сделать некую иллюстрацию стилей, положить ее на полку. Задача не в том, чтобы систематизировать стили и вызубрить их, а в том, чтобы выработать действительное понимание искусства. Конечно, у одних есть вкус, а у других нет. Как и музыкальный слух. Я, например, плохо пою, но говорили, что данные хорошие, можно их развивать. Правда, не развил.

– Художественный вкус, как и голос, можно поставить. Мне в молодости всегда говорили: не пой, красавица, при мне. Красивый был голос, и слух был, но друг с другом они никак не увязывались. А на тридцать пятом году моей жизни нашелся человек, с которым я немножко попел вместе, и сейчас пою. На клиросе даже пел несколько лет.

– Однажды, будучи еще церковным художником, я сдавал работу в Новосибирске. Там служил в то время митрополит Гедеон, ныне уже покойный. Удивительный человек. Мы с ним обсуждали работы, беседовали, и стоял один эскиз росписи для храма – образ Сретения, где старец Симеон, проживший немыслимо долгие годы, на руки восприемлет Младенца и говорит: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» И я, будучи художником реалистическим, нарисовал такого старца, который крепко стоит на земле и держит Младенца. А владыка Гедеон говорит мне: есть один текст и там такие слова: «Не старец Меня держит, а Я держу его». Старец Симеон был такой ветхий, что силой уступал Младенцу.

– Не умирал только волей Божией…

– Поэтому его рисуют на иконах с подвешенными ножками, как будто человек ни обо что не опирается на земле, а висит в воздухе, стопочки вниз приспущены. И я потом видел это на образцах и думал: какая метафоричность художественного языка, как это соответствует тексту Писания.

– В Москве работает иконописец Павел Бусалаев. Он пишет совершенно канонически и при этом очень современно. Вместе с ним его друг, православный священник Мишель Кено, выпустил в Швейцарии несколько книг о языке иконы. Понимание языка иконы, знание о том, что все изобразительные элементы иконы не произвольны, что буквально у каждого из них есть глубокое богословское значение, я во многом получил в живом общении с этим мастером.

– Язык может быть совершенно современным, не надо языка стесняться. Я думаю, что в будущем он еще будет трансформироваться. Может, будет как у Давыдова, где много декоративных элементов, но это декор выразительный, если так можно сказать, очень динамичный, он помогает. А иногда этот декор перегружен, берет на себя внимание за счет самого образа. Но есть и совершенно другие примеры.
У меня дочь иконописец, и она делает иногда такие вещи… Просто удивляюсь, как ей эти мысли в голову приходят. Сейчас она написала для нашего храма большой образ Петра и Февронии. Я говорю: ты знаешь, такое можно увидеть в помпейских росписях.
Сердце художника – оно такое, всегда лежит в области неких увлечений. Художник может черпать свой материал отсюда и оттуда. Но когда он подчиняет все это своему христианскому чувству, когда у него есть направленность, есть понимание, что нужно освобождаться от лишнего мусора, ему может быть позволено все. Любая стилистика, любое направление. Любое. Конечно, есть законы, но в рамках этих законов есть индивидуальность.
А что касается архитектуры, когда я увидел в первый раз то, что делают эти ребятки из «Квадратуры круга», просто в ладоши захлопал: Господи, слава Тебе!.. Я мечтаю сейчас об образе миссионерского храма. В нашей епархии много поселков, где не построить большой храм. Кончились эти помпезные постройки из дорогих материалов, натурального мрамора, которые стоили бешеных денег. Быть может, такое время когда-то снова наступит, но пока оно кончилось.

– Кран с олигархическими деньгами не вечный.

– А все, он закрылся. Особенно в северных областях актуальны задачи выразительной простоты. Я построил сейчас часовню на самом севере Свердловской области – маленькую, рубленую, даже не рубленую, а из клееного бруса. Мечтаю спроектировать какой-то щитовой храм, нужны технологии. Просят у меня, допустим, в ракетных частях сделать храм, который можно было бы при необходимости собрать и перевезти на новое место дислокации. Кто-то изобретает вагончики с куполками, кто-то еще что-нибудь. Я думаю, можно сделать сборный храм.
Помните, у объединения «Квадратура круга» есть проект миссионерского храма – маленькая базилика, буквально сарайчик, который они ставят в разных местах – в горах, на берегу моря, в африканской саванне… Это и есть то самое христианское минималистское мышление, которым, я вижу, пронизаны эти ребятки. Конечно, можно стать богословом и все изучить, но бывает, что благодать Духа Святого входит, если человек просто открывает свое сердце Богу. И у художника сразу формируется четкая направленность и понимание образа.

– Что меня радует, они же не фантазируют от ветра головы своея, они создают концептуальные проектные предложения и одновременно у Анисимова пашут на реальных объектах, набираются практического опыта.

– Я не зря ему сказал: ты береги этих ребят, давай им задания, чтобы они не испортились.

– Если будем живы, надо в обозримое время собраться в Москве с теми, кто видит ситуацию в области церковных искусств сходным образом. Просто поговорить, вместе подумать, сверить позиции. Здесь нужны и практикующие мастера, и клирики, и искусствоведы, и кто-то из пишущей братии.

– Это очень правильно. Нужно собираться и обсуждать, вырабатывать общее понимание. Я сейчас, к сожалению, ни иконы писать, ни храмы проектировать сам не могу, потому что стоят другие задачи, важные и многотрудные.
Главное состоит в том, что церковные искусства должны напрямую способствовать пониманию сути православного христианства, не отвлекаясь на всевозможные красивости. Этот нерв должны чувствовать все. И надо понять, что можно сделать, чтобы проломить стену сегодняшнего невежества в этой области.
Мы живем в сложное время, люди эмоционально напряжены. Теперь надо эти эмоции помножить на какое-то очень важное и живое слово проповеди. И этому слову должна помочь соответствующая живопись и архитектура. Пусть она будет простой, и не надо бояться какой-то ее излишней современности. Она не сможет быть излишне современной. Мы все равно дети земли и привязаны к ней но духом устремлены в Небо.
Беседовал Дмитрий Сладков

Источник: http://www.pravmir.ru/v-tserkovnom-iskusstve-nuzen-minimalizm/#ixzz3IyLNu8xw