Протоиерей Георгий Николаевич Митрофанов,
профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии

Культурно-религиозное состояние постсоветской России
в контексте русской религиозно-философской традиции

Опыт духовно-исторического искушения коммунизмом, который пережила Россия в ХХ веке, столько же уникальный, сколько и трагический, предоставил человечеству счастливую для него, хотя и мучительную для самой России возможность получить исчерпывающие ответы на всю совокупность вопросов, касающихся, если перефразировать Н.А. Бердяева, «ядовитых истоков и дьявольского смысла не только русского коммунизма». Приняв на себя кровавое социально-политическое бремя и нравственно-исторический позор обольщения коммунистическим соблазном, Россия все же не позволила исполниться в своей новейшей истории зловещему пророчеству П.Я. Чаадаева о том, что «мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его» 1 .

Методично и всесторонне разрушавшаяся адептами коммунизма историческая Россия творчеством пусть и немногочисленных, но православно верующих и философски мыслящих представителей своего народа сумела для будущих поколений вынести окончательный религиозно-философский приговор одному из величайших духовно-исторических соблазнов в истории человечества.

Достигнутая ценой невиданных жертв и приведшая Россию к хозяйственно-бытовой катастрофе военно-политическая победа большевиков обусловила не только разрушение бурно развивавшейся накануне революции экономики страны, но и глубокую примитивизацию и архаизацию всего уклада общественно-экономической жизни России на многие последующие десятилетия.

«Коммунистический переворот явился исходной точкой и условием экономической реакции совершенно определенного характера, реакции натурально-хозяйственной , - писал П.Б. Струве. - Отмена частной собственности и свободы хозяйственной деятельности в городах, отмена, прошедшая разные стадии, но неизменно ведшая к одинаковым результатам, неуклонно подрывала производительные силы и разрушала производство. Начался процесс с деморализации труда: производители стали не работать при помощи капитала и капиталов, а проедать капиталы, и города из производственных центров превратились в скопления частных потребителей. Как таковые, города стали не нужны деревне, обозначился и с ужасающей быстротой прогрессировал разрыв нормальной экономической связи между городом и деревней. Последняя замыкалась в кругу своих собственных экономических процессов, другими словами, возвращалась к натуральному хозяйству… Население городов и, вообще, поселений городского типа разбегалось, оседало, по возможности, на землю, промышленность падала, пролетариат реально сокращался в численности… Производственный регресс не ограничился промышленностью – он захватил и сельское хозяйство. В области сельского хозяйства разрушительно действовало не только уничтожение культурных частновладельческих хозяйств… не только не поддающееся учету стихийное крестьянское «поравнение», но и тот уже отмеченный выше разрыв нормальной экономической связи деревни с городом, который сплошь и рядом побуждал сельскохозяйственного производителя замкнуться в удовлетворении собственных потребностей и в силу этого и реально сокращать свое производство, и избегать вынесения его продуктов на рынок» .

Победа большевистской революции, столь очевидно обусловившей экономический регресс в хозяйственной жизни России, стала во многом возможной именно потому, что большевистские руководители апеллировали к наиболее архаичным, с трудом преодолевавшимся всем предшествовавшим экономическим развитием страны социально-психологическим стереотипам народных масс.

Исчерпывающую и лаконичную характеристику общественно-экономической перспективы, ставшей неизбежным итогом коммунистического периода, представил И.А. Ильин. «С самого своего водворения в России коммунистическая власть взялась за отучение русского крестьянина (и русского человека вообще) от личной предприимчивости и частной собственности, - писал И.А. Ильин. - …Произошло невиданное в истории: государственная власть стала насаждать нищету, гасить хозяйственную инициативу народа, воспрещать личную самодеятельность, отнимать у народа веру в честный труд и искоренять в нем волю к самовложению в природу и культуру . И мир впервые с отчетливостью увидел, что есть настоящий государственный социализм… Перед русским крестьянином давно уже стал выбор: принять новое государственное “крепостное право” (по сравнению с которым прежнее крепостное право кажется патриархально-добродушной “старинкою”) или бежать от него; и если бежать, то в “пролетарии” или в “урки”. Самые терпеливые решали остаться в надежде “словчиться” и “пересидеть”. Самые бессовестные и порочные записывались в компартию и начинали куражиться и палачествовать. Самые расчетливые переходили в советскую промышленность. Самые отчаянные уходили в “урки”» .

Не сумев состояться как действительно передовая система организации экономической жизни страны, коммунистический режим уже в первые два десятилетия своего существования смог сформироваться в не имевшую к тому времени аналогов в мировой истории систему организации тоталитарного государства, которое и следует рассматривать в качестве единственно возможной формы реализации в исторической действительности коммунистической утопии.

«Путь социальной революции и “диктатуры пролетариата”, указанный коммунистическим манифестом, вполне последовательно был истолкован Лениным и Сталиным как путь создания тоталитарного государства, владеющего и управляющего тоталитарным плановым хозяйством страны, - отмечал Б.П. Вышеславцев. - Экономическая власть (власть управления производством, власть индустриализации, власть накопления и управления капиталом) принадлежит небольшому всемогущему тресту. Политическая власть (власть над жизнью и смертью подданных, над их трудом, творчеством, мыслью и верованиями) принадлежит многочисленной олигархии. Этот трест и эта олигархия – суть одни и те же лица, владеющие и управляющие своей единой и единственной партией и через нее всей страной. Вся страна, по слову Ленина, превращена в единую фабрику, которая есть вместе с тем государство, полиция, тюрьма, исправительное и воспитательное заведение, надзиратель и духовник» .

Создание в России  коммунистического тоталитарного государства неизбежно должно было отразиться самым разрушительным образом практически на всех аспектах исторической жизни русского народа, предопределив на многие десятилетия чреватое не только многочисленными кровавыми жертвами, но и забвением основополагающих культурно-цивилизационных ценностей развитие страны.

 «Революция с самого начала обращалась не к лучшим государственно-зиждительным силам народа, а к разрушительным и разнузданным элементам его, - писал И.А. Ильин. - … Революция дала народу “право на бесчестье” (Достоевский), и, соблазнив его этим “правом”, она начала свой отбор, делая ставку на “бесчестие”… Какой же “ведущий слой” мог отобраться по этим признакам и в этой атмосфере? Пришли новые – презирающие законность, отрицающие права личности, жаждущие захватного обогащения, лишенные знания, опыта и умений; полуграмотные выдвиженцы, государственно неумелые “нелегальщики” (выражение Ленина), приспособившиеся к коммунистам преступники… Революция превратила разбойника в чиновника и заставила свое чиновничество править разбойными приемами. Вследствие этого политика пропиталась преступностью, а преступность огосударствилась … На этих основаниях сложилось и окрепло новое коммунистическое чиновничество: запуганное и раболепно-льстивое перед лицом власти; пронырливое, жадное и вороватое в делах службы; произвольное и беспощадное в отношении к подчиненным и к народу; во всем трепещущее, шкурное, пролганное; привыкшее к политическому доносу и отвыкшее от собственного, предметного и ответственного суждения; готовое вести свою страну по приказу сверху – на вымирание и на погибель» .

Деградация правящего слоя в России, ставшая неизбежной после уничтожения большевиками прежней политической элиты и установления диктатуры преступной уже по своим изначальным политико-мировоззренческим принципам партийной номенклатуры, должна была сопровождаться не менее глубоким развращением общественного сознания и бытового уклада жизни народных масс.

Разрушив в кратчайший срок созидавшуюся веками хозяйственно-бытовую жизнь страны и подорвав основополагающие устои традиционной государственно-общественной жизни России, коммунизм породил общество, которое не только не смогло преодолеть многочисленные недостатки предшествовавших форм общественно-экономического бытия русского народа, но усугубило их в исторически невиданных масштабах. Именно опыт коммунистического режима в России открыл человечеству ту сокровенную тайну коммунистической утопии, которая заключалась в том, что, подвигая народные массы на борьбу с социальным злом капиталистического мира, сама эта утопия могла воплощаться в реальности, лишь доводя это социальное зло до поистине космических масштабов.

«Революционно-социалистический эксперимент, производимый над несчастной Россией, очень многое раскрывает и многому научает, - писал Н.А. Бердяев. - Обнаруживается, что мир “социалистический” со злобой и ненавистью отвергает все лучшее, что было в мире “буржуазном”… Но принимает и приумножает все худшее, что было в мире “буржуазном”, все грехи, болезни и низости прошлого, всю тьму отцов и дедов ...Он остался верен самым корыстным традициям прошлого… корыстолюбие и эгоизм в нем еще усилились и правят жизнью еще более беззастенчиво. Разница лишь в том, что в старом мире корыстолюбие и эгоизм у людей, не потерявших различие между добром и злом, не возводились в перл создания, не почитались святынями, а скорее признавались грехом и слабостью, в новом же “социалистическом” мире эти низшие начала признаны священными и высокими, ибо ничего высшего, чем самоутверждение человека, чем его благополучие, удовлетворение и наслаждение, этот мир не признает. “Буржуазный” мир был грешный мир, корыстолюбивый мир. Мир же “социалистический” захотел освятить эту грешность и корыстность, он убивает чувство греха и хочет сделать человека совершенно самодовольным, хочет сделать его наглым. К грехам “буржуазного” мира мир “социалистический” прибавил еще пожирающую и яростную зависть, и признал ее за высшую социальную добродетель» .

В созданном коммунизмом обществе «завистливых бедняков», воспитанных в убеждении, что самые главные ценности этого мира суть лишь ценности материальные, и в то же время лишенных подчас даже жизненно необходимого минимума этих ценностей, неизбежно должна была сложиться социальная иерархия, гораздо более несправедливая, деспотичная и, самое главное, развращенно-некомпетентная, чем в экономически рентабельном и политически плюралистичном капиталистическом обществе.

«Нищета становится лучшей гарантией беспомощности и покорности, - подчеркивал И.А. Ильин. - Однако история показала уже, что из этого возникает не «всеобщая и равная» нищета, а имущественный передел, новое классовое строение общества, новая классовая дифференциация (политическая и имущественная): слагается партийная верхушка (число около 2000 человек), абсолютно привилегированная в командовании и в потреблении благ, это повелевающие, угрожающие и приговаривающие; во-вторых, партийно покорная бюрократия (числом в несколько миллионов, иные исчисляют ее состав в 10-15 миллионов «совчиновников»), - это исполнители, передающие террор по всей стране, вымаривающие, казнящие и тихомолком накапливающие новое имущество ; и, в-третьих, остается ограбленная, неимущая масса народа из всех прежних классов и сословий… В общем и целом, возникает невиданное еще в истории издевательство над равенством: здесь отбирается кверху весь худший элемент страны – люди с рабской психологией, угодливые, нравственно и религиозно слепые; элита противодуховности, бессмыслия, продажности и жадности. Если «аристос» значит по-гречески наилучший , а «какистос» - наихудший , то этот строй может быть по справедливости обозначен, как правление наихудших или «какистократия» .

На протяжении десятилетий вбиравшая в свои ряды наихудших, то есть наиболее жадных и продажных, духовно примитивных и мировоззренчески беспринципных, представителей советского общества затравленных и завистливых бедняков, коммунистическая номенклатура в исторически короткий срок наполнилась людьми, во многом отличавшимися от первого поколения большевиков. Обряжавшие свое обличье в атрибутивные символы человеконенавистнического революционного аскетизма и наполнявшие свои речи традиционными примитивно-романтическими марксистскими заклинаниями представители коммунистической номенклатуры постепенно и прикровенно меняли свой внутренний облик. Устремленные лишь к власти и к связанным с ней материальным благам, не развившиеся для того, чтобы иметь какое-либо, даже примитивно-марксистское мировоззрение, представители номенклатурной «какистократии» в условиях тотального террора, который нередко обрушивался и на них самих, очень скоро оказались озабочены лишь проблемой собственного выживания любой ценой.

Своеобразные особенности перерождения партийной номенклатуры в государственно-капиталистическую олигархию во многом оказались обусловлены повсеместным разрушением традиционных форм русской экономической жизни и почти полным уничтожением хозяйственной элиты России, которые осуществил большевистский режим. Рассматривая появившуюся в советской России конца 1920-х годов, еще не пост-, но около-коммунистическую буржуазию, с почти пророческой прозорливостью Ф.А. Степун сумел представить общественно-психологический тип вышедшего из партийно-комсомольской среды и умеющего строить отношения с криминальным миром посткоммунистического олигарха 1990-х годов. «Зарождающийся сейчас в России буржуй гораздо больше похож на большевистское чучело буржуя, чем на западноевропейского буржуа, - писал Ф.А. Степун. - Западноевропейский буржуа – очень сложный результат очень сложных и духовно богатых процессов. Свою борьбу за свободу торговли и полицейский порядок он начал с борьбы за свободу веры и совести. К своим предкам он с полным правом может причислить самых выдающихся людей последних столетий: ученых, художников и революционеров. Портретная галерея надвигающегося на Россию буржуа гораздо беднее. Есть у него в прошлом Минин, есть ряд буйных и тихих грешников – жертвователей на храмы Господни; есть ряд талантливых самородков-театралов, меценатов, жертвователей на революцию. Но и с этими людьми расправляющий свои члены советский буржуй имеет мало общего. Этот новый тип в сущности человек без рода и племени, контрреволюционная скороспелка – и только; темная харя тургеневского Хоря; простертая в будущее черная тень уже не боящегося стенки мешочника; подкованный звонкой бессовестностью беспринципный рвач с большим, но корыстным и безыдейным размахом» .

Распространившиеся со всеохватывающей широтой и проникшие поразительно глубоко процессы примитивизации и архаизации всех сторон русской культурно-исторической жизни стали безусловной духовной доминантой всего периода существования в России коммунистического режима. Однако именно подобные процессы во все исторические эпохи оказывались наиболее губительными для сохранения и развития подлинной культуры даже при наличии в той или иной стране динамично развивавшейся хозяйственной и государственно-политической жизни.

Победа большевистской революции оказалась победой самых темных сил исторической реакции, которая перечеркнула результаты огромной государственно-политической и культурной работы, проделанной Российской империей на протяжении ХVIII – XIX веков. «Период новой русской истории (1648-1917), - подчеркивал П.Б. Струве, - …завершается мировой войной и внутреннеполитическим и внешнеполитическим крушением 1917 года, когда под идеологическим покровом западного социализма и безбожия, в новых формах партийно-политического владычества, совершается по существу возврат в области социальной к «тягловому» укладу, к «лейтургическому» государству XV-XVII вв., в области политической – к той резкой форме московской деспотии, которая временно воплотилась во второй половине XVI века в фигуре Ивана Грозного. Большевистский переворот и большевистское владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социально-экономической европеизации России» .

Апеллируя в своих рассуждениях к сумевшей сформироваться лишь под скипетром российских императоров и в то же время немало потрудившейся над разрушением устоев Российской Империи русской художественной литературе, Н.А. Бердяев подтверждал вывод П.Б. Струве яркими художественными образами одного из самых петербургско-имперских произведений А.С. Пушкина. «Русский народ в самый ответственный час своей истории отрекается от великого во имя малого, от далекого во имя близкого, от ценностей во имя благополучия призрачного и преходящего, - писал Н.А. Бердяев. - На место Петра возносятся Ленин и Троцкий, на место Пушкина и Достоевского – Горький и безымянные люди. Пушкин предвидел эту возможность и гениально раскрыл ее в «Медном всаднике». Произошло восстание Евгения, героя «Медного всадника», против Петра, маленьких людей с их маленькими и частными интересами против великой судьбы народа, против государства и культуры… В русской революции и предельном ее выражении большевизме произошло восстание против Петра и Пушкина, истребление их творческого дела» .

Созвучие устремлений наиболее деструктивно настроенных представителей большевизма с наиболее архаичными и примитивными представлениями народных масс, по мере становления в России коммунистического режима, обретало свое государственно-идеологическое выражение в пронизанной лжерелигозным символизмом идеологии «московитского» коммунизма. «Россия перешла от старого средневековья, минуя пути новой истории, с их секуляризацией, дифференциацией разных областей культуры, с их либерализмом и индивидуализмом, с торжеством буржуазии и капиталистического хозяйства, - отмечал Н.А. Бердяев. - Пало старое священное русское царство и образовалось новое, тоже священное царство, обратная теократия. Произошло удивительное превращение. Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству. Даже старая славянофильская мечта о перенесении столицы из Петербурга в Москву, в Кремль, осуществлена красным коммунизмом. И русский коммунизм вновь провозглашает старую идею славянофилов и Достоевского – «ех Оriente lux». Из Москвы, из Кремля исходит свет, который должен просветить буржуазную тьму Запада. Вместе с тем коммунизм создает деспотическое и бюрократическое государство, призванное господствовать над всей жизнью народа, не только над телом, но и над душой народа, в согласии с традициями Иоанна Грозного и царской власти. Русский преображенный марксизм провозглашает господство политики над экономикой, силу власти изменять как угодно хозяйственную жизнь страны. В своих грандиозных, всегда планетарных планах, коммунизм воспользовался русской склонностью к прожектерству и фантазерству, которые раньше не могли себя реализовать» .

Одной из важнейших черт, значительно отличавших коммунистический период истории России от всех предшествующих эпох российской истории, следует признать начавшееся уже в первые годы большевистского режима систематическое физическое уничтожение традиционных общественных элит, которые веками формировались во всех исторически сложившихся российских сословиях. При этом наряду с обреченными на первоочередное уничтожение представителями дворянства, духовенства и купечества и составившими «второй эшелон» репрессированных представителями мещанства и крестьянства жертвой коммунистического тоталитаризма неизбежно должны были стать представители российской интеллигенции, которая не могла осуществлять свою деятельность, хотя бы в малой степени не обладая творческой свободой.

Пристально вглядываясь в облик формировавшейся в условиях коммунистического режима технократически «натасканной» и идеологически «зомбированной» рабоче-крестьянской «образованщины», которой суждено было занять место уничтожавшейся российской интеллигенции, Г.П. Федотов обнаруживал в этом облике легко узнававшуюся, хотя и не внушавшую ему оптимизма культурно-историческую генеалогию. «Вся созданная за двести лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка. И вот тогда-то под ней проступила московская тоталитарная целина, - писал Г.П. Федотов. - Новый советский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск. Посмотрите на поколение Октября. Их деды жили в крепостном праве, их отцы пороли самих себя в волостных судах. Сами они ходили 9 января к Зимнему дворцу и перенесли весь комплекс монархических чувств на новых красных вождей. Вглядимся в черты советского человека – конечно, того, который строит жизнь, а не смят под ногами, на дне колхозов и фабрик, в черте концлагерей. Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, ценит практический опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего – необходимое условие советской карьеры. Но он готов заморить себя за работой, и его высшее честолюбие – отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину, смотря по временам. Не узнаем ли мы во всем этом служилого человека ХVI века? (не XVII, когда уже начинается декаданс). Напрашиваются и другие исторические аналогии: служака времен Николая I, но без гуманности христианского и европейского воспитания; сподвижник Петра, но без фанатического западничества, без национального самоотречения. Он ближе к москвичу своим гордым национальным сознанием, его страна единственно православная, единственно социалистическая – первая в мире, третий Рим. Он с презрением смотрит на остальной, то есть западный мир; не знает его, не любит и боится его. И, как встарь, душа его открыта Востоку. Многочисленные “орды”, впервые приобщающиеся к цивилизации, вливаются в ряды русского культурного слоя, вторично ориентализируя его» .

Отмеченная Г.П. Федотовым «вторичная ориентализация» советского псевдокультурного слоя являлась свидетельством происшедшего в несколько десятилетий глубокого забвения той колоссальной европеизаторски культурной работы, которая была осуществлена в России в течение двух веков имперского периода ее истории. «Впервые после ХVII века «азиатский деспотизм» был снова насажден  в России именно советским правительством; - писал С.Л. Франк, - он отличается от архаических азиатских деспотий только тем, что в силу технического развития мог стать подлинно тоталитарным деспотизмом, каким не были и не могли быть его древние прообразы. И даже само – бесспорное – развитие народного образования, всецело использованное как орудие государственной пропаганды служит… укреплению тоталитарного господства государственной власти над умами подданных… большевизм первый осуществил мрачное пророчество русского писателя Александра Герцена о грядущем «Чингисхане с телеграфами» .

Осуществив в России невиданные со времен древнеримской империи гонения на христианскую Церковь, коммунистический режим изначально заявил о себе как о режиме прежде всего богоборческом. Уже период первоначального становления коммунистического режима в России выразительно продемонстрировал всему миру лукаво закамуфлированное наукообразно-рационалистической формой лжерелигиозное содержание марксистского утопизма, которое и позволило коммунизму именно в России получить наиболее значительное число приверженцев подчас из самых различных социальных слоев населения.

«Огромное значение русской революции для Европы состоит как раз в приведенных ею доказательствах, что марксизму присуща религиозная постановка вопроса и что собственными силами он не может найти на него религиозного ответа, - подчеркивал Ф.А. Степун. - …Нетрудно понять, почему деструктивная сила марксизма выросла в религию именно на русской духовной, культурной и географической территории …Традиционная склонность русских к вере позволила без околичностей преобразовать старательно рекламируемую науку в новую, единственно душеспасительную веру. Марксистские софисты без особого труда превратили электрификацию в святость. Большевистское декретирование началось в стиле библейского сотворения мира – с той, правда, разницей, что каждая заповедь превращалась в запрет и любое «Да будет» заканчивалось каким-нибудь «Да не будет». Давняя националистическая мечта московских славянофилов превратилась в веру в III Интернационал (Бердяев) новой жизни. И, однако, во всех этих отрицаниях расцветало великое «да»: полное религиозное утверждение мифа революции. Так русский большевизм формируется как типично демонический феномен, в котором религиозная форма души полностью сплавилась со страстным отрицанием космического и жизненного содержания религии. Атеистическая идеология западноевропейского марксизма в большевизме соединилась с религиозным менталитетом русского народа» .

В непримиримом мировоззренческом конфликте христианства и коммунизма последний изначально выступал как агрессивно наступательная идеология, которая не ограничивала свою борьбу с христианством лишь сферой столь значимых для большевизма политических вопросов. Глубоко закономерно, что после утверждения в стране коммунистического режима большевизм стал утверждать себя как универсальную альтернативу христианству в самых различных сферах социально-политической и религиозно-культурной жизни.

«Сам большевизм не хочет быть только политикой, - отмечал Г.П. Федотов. - Он ведет войну не за тело, а за душу. Не социализм он хочет строить, а нового человека, новую жизнь, новую этику, новый быт, новую личность. Этого человека в России большевизм строит по своему образу и подобию. Партия Ленина, партия старых подпольщиков стала давно живым образом святости, на котором воспитываются, в формы которого отливаются миллионы новых существ Эти юноши определяют собою сегодняшний и завтрашний день России. Вот почему основной наш вопрос о большевизме: не что (он делает), а кто (он есть)… большевистская идеократия есть сатанократия по самому содержанию ее идеи» .

Самым опасным для русского народа в отличие от народов европейских оказался не соблазн открыто восхваляющей общественное неравенство дьявольско-фаустовской цивилизации, а соблазн лукаво обещающей всечеловеческое равенство антихристово-соборной общинности. «Социальная корысть есть грех человеческий, - подчеркивал Н.А. Бердяев, - но социальная корысть, возведенная в высшую святыню, есть уже дух антихристов» . Действительно, полагавший в основу своей часто прагматичной деятельности и в основу своей преимущественно утопической идеологии такой практически действенный стимул как социальная корысть, коммунизм стремился использовать для обольщения народных масс не только одну из самых распространенных низменных страстей человеческой души, но и постоянно попираемые в отпадшем от Бога мире чувства социальной справедливости и братской любви. Однако именно в смешении, а в конечном итоге и в подмене самых возвышенных чувств самой низменной страстью заключался рационально почти неуловимый антихристов «фокус», подчас привлекавший к коммунистическому утопизму самых бескорыстных и самоотверженных людей, чаявших обрести уже в этом мире абсолютные истину, добро и справедливость.

 Обольщенный антихристовой химерой социальной справедливости как панацеи от всех бед, сопровождающих отпадшее от Бога человечество на стезях его земного пути, русский народ допустил практически полное разрушение Православной Церкви как именно того исторического института, который веками поддерживал в душе этого народа столь часто оставлявшее его чувство духовно-исторической трезвости.

Коммунистическая секуляризация духовной жизни русского народа, уже в течение первых двадцати лет существования большевистского режима кроваво осуществлявшаяся посредством физического уничтожения миллионов сохранявших верность Церкви православных христиан, должна была возродить и активизировать наиболее религиозно примитивные и нравственно разрушительные начала этой жизни. Глубоко архаизировавшее менталитет русского народа лжерелигиозное мировоззрение коммунистического утопизма делало народ особенно восприимчивым именно к тем представлениям, которые оказывались наиболее чуждыми подлинной христианской культуре и одновременно являлись наиболее созвучными неоязыческой по своей религиозной сути и десятилетия тоталитарно навязывавшейся коммунистической идеологии.

«Бесконечно тяжело, что наше национальное возрождение хотят начинать вместо плача Иеремии с гордой проповеди Филофея, - подчеркивал еще в начале 1930-х годов Г.П. Федотов. - Бедный старец Филофей который уже раз отравил русское религиозное сознание хмелем национальной гордыни. Поколение Филофея, гордое даровым, незаработанным наследием Византии, подменило идею русской Церкви («святой Руси») идеей православного царства. Оно задушило ростки свободной мистической жизни (традицию преп. Сергия – Нила Сорского) и на крови и обломках (опричнина) старой, свободной Руси построило могучее восточное царство, в котором было больше татарского, чем греческого. А между тем Филофей был объективно прав: Русь была призвана к приятию византийского наследства. Но она должна была сделать себя достойной его. Отрекаясь от византийской культуры (замучили Максима Грека), варварская рука схватилась за двуглавого орла. Величайшая в мире империя была создана. Только наполнялась она уже не христианским культурным содержанием. Трижды отреклась Русь от своего древнего идеала святости, каждый раз обедняя и уродуя свою христианскую личность. Первое отступничество – с поколением Филофея, второе – с Петром, третье – с Лениным. И все же она сохраняла подспудно свою верность – тому Христу, в которого она крестилась вместе с Борисом и Глебом – страстотерпцами, которому она молилась с кротким Сергием. Лампада преп. Сергия, о которой говорил Ключевский, еще теплилась до наших дней. И вот теперь, когда всей туче большевистских бесов не удалось задуть ее, вызывают, как Вия, из гроба старца Филофея; не задует ли он?» .

При этом забвение именно тех богословско-мировоззренческих и религиозно-культурных традиций, которые сформировались в имперский период российской истории, столь обогативший страну многими новыми достижениями христианской цивилизации, могло способствовать роковой для будущего духовно-исторического развития России подмене вселенски ориентированного православно-церковного идеала «святой Руси» изоляционистски ограниченным «православно»-языческим идолом «могущественной Евразии».

Коммунистический режим, разрушая культурно-исторические основы, на которых созидалась Российская Империя, предполагал уничтожение традиционной России именно как страны, осуществившей в своей истории уникальный опыт христианской цивилизации. На протяжении всего семидесятилетнего существования в России коммунистического режима коммунизм проявлял себя как примитивно-религиозная по содержанию и наукообразная по форме антихристианская идеология, которая смогла найти определенный отклик в рудиментарно-религиозных и, одновременно, утилитарно ориентированных настроениях значительной части русского народа.

Примитивизация религиозного менталитета народных масс, ставшая одним из важнейших духовных результатов коммунистического периода российской истории, забвение целыми поколениями русских людей элементарных вероучительных истин православного мировоззрения создают в России духовно-исторически парадоксальную ситуацию, когда даже многие из обращающихся к православной вере представителей постсоветского общества пытаются сочетать ее со многими стереотипами коммунистической идеологии, еще недавно подвергавшей эту веру гонениям.

         Воздвигнутая на руинах как православной церковной, так и светской классической культуры, идеологически вымуштрованная советская массовая псевдокультура должна была стать основой постепенно складывавшейся в условиях тоталитарного коммунистического общества государственной богоборческой лжерелигии, с идолопоклонническим почитанием мертвых и живых вождей и героев и с пропагандистски обоснованным откровением о материально-техническом коммунистическом рае.

         Созданный исторически противоестественным образом богоборчески-религиозный по своему духовному содержанию и тоталитарно-технократический по своей цивилизационной форме коммунистический «Вавилон» имел важнейшими духовно-религиозными результатами своего исторически кратковременного существования не только разрушение в России основополагающих начал церковной жизни и церковной культуры, но и извращение мировоззренческих основ религиозной ментальности русского народа. Стихии народной души, проявившиеся еще в период становления в России коммунистического режима, полуязыческие по своему религиозному содержанию и утилитарно-уравнительные по своей социальной направленности, получили свое дальнейшее развитие в условиях тоталитарно-государственного диктата социально-утопической и религиозно-претенциозной коммунистической идеологии, которая оказалась столь созвучной этим стихиям.