ЦИКЛ ВОСЬМОЙ
БУРСАЦКИЕ РАССКАЗЫ

Юродствовать не благословляется

Отец Афиноген преподавал в семинарии литургику. Худой, высокий, с темной бородой и косматыми бровями, говорил он в нос, очень медленно и странно выпевая слова, после каждого делая едва ли не минутную паузу.
— Не борзяся начнем (пауза). Божественную литургиию (пауза). Не позволено совершать (пауза) в часовнях (пауза). Жилых домах (пауза). И кельях! (очень длинная пауза).
В общем, на его лекциях семинаристы буквально давились от хохота. Как-то раз отец Афиноген вызвал ученика к доске. Тот начал отвечать в точности по лекции, повторяя ее слово в слово. Но главное, с теми же интонациями и паузами.
— Божественную литургиию (пауза) не позволено совершать (пауза)...
Довольно долго отец Афиноген все это слушал, словно бы ничего не замечая, а семинаристы в классе уже просто стонали от смеха. Наконец отец Афиноген нахмурил косматые брови и спокойно сказал:
— Юродствовать не благословляется.

Об отношении к священству

Денис Скворцов, ученик первого класса духовной семинарии, не изучив еще хорошенько семинарских порядков, вошел однажды в кабинет к инспектору, отцу Евпсихию. Денису нужно было отпроситься на выходные домой.
Только вошел, отец Евпсихий, не дав ему и слова молвить, спрашивает:
— Как вы относитесь к священству?
— С почтением, — отвечал растерянный Денис.
— Выйдите и закройте дверь.
Денис вышел и тут же постучал снова.
— Здравствуйте, уважаемый отец Евпсихий, можно вас попросить...
— Как вы относитесь к священству? — немедленно перебил его отец Евпсихий.
— С благоговением!
— Выйдите и закройте дверь.
Денис вышел и в совершеннейшем отчаянии постучал снова. Не успел он и рта раскрыть...
— Как вы относитесь к священству?
— Хорошо, просто великолепно, — только и мог ответить Денис.
— Выйдите и закройте дверь.
Несчастный семинарист вышел и встал в глубокой задумчивости под дверью инспекторского кабинета. Съездить домой очень хотелось. На ту пору по коридору проходил его старший товарищ из второго класса, Левка Овчинников. Денис чуть не плача рассказал ему, что отец Евпсихий, кажется, сошел с ума. Левка только засмеялся.
— Что ли, спрашивает тебя, как относишься к священству? А ты когда в следующий раз будешь входить, скажи: «Отче, благословите войти».
Денис так и сделал. Через полчаса он уже ехал в электричке, заедая страшное приключение отличным спелым яблоком, которым угостил его отец Евпсихий.

О длине волос

Когда семинаристы вкушали завтрак, архимандрит Вениамин, в прошлом сотрудник милиции, ходил по трапезной и внимательно осматривал все затылки. И если видел, что волосы у кого-то длиннее положенного, громко обращался к такому нарушителю:
— Ты кто?
— Александр, — говорил, едва не подавившись и вставая по стойке смирно, семинарист.
— Надо отвечать «воспитанник Александр».
— Воспитанник Александр.
— Теперь, воспитанник Александр, посмотри на мой затылок.
И отец Вениамин поворачивался к несчастному спиной.
— Ну, видишь?
— Вижу, — отвечал тот неспокойным голосом.
Тут архимандрит подносил к своей шее два пальца, показывая, как коротко подстрижены у него волосы. Потом сравнивал их с длиной волос семинариста и говорил:
— Я — архимандрит. Ты — воспитанник Александр. И у меня волосы короче, чем у тебя! Перед обедом проверю, что ты понял. А если не понял, останешься без обеда!
Разумеется, семинаристы являлись на обед коротко подстриженными. А архимандрит Вениамин с годами стал епископом. Некоторые его бывшие жертвы, встретившись на каком-нибудь соборе или массовом крестном ходу, любили обсудить, проверяет ли владыка длину волос у подчиненных ему батюшек, говорит ли им: «Я епископ, ты простой архимандрит, и у меня волосы короче, чем у тебя!»

Толстый и тонкий

Жили-были два семинариста, Кирилл и Витя. Вместе учили уроки, вместе ненавидели советскую власть, читали подпольные самиздатовские книжки, восхищались Иоанном Кронштадтским, молились убиенному императору российскому Николаю Второму, но, конечно, шепотом, а в день его расстрела, 17 июля, держали строгий пост. И все им было понятно, и жизнь была легка. Потом мальчики женились, держали друг у друга на венчаньях венцы, а вскоре обоих рукоположили, направили отца Виктора в ближнее, а отца Кирилла в дальнее Подмосковье, в пустовавшую долгие годы церковь. Первого третьим священником, второго сразу настоятелем. Оба жили не тужили — отец Виктор ездил в свою ближнеподмосковную церковь из Москвы на автобусе, был прост, доступен, имел дар живого, ясного слова, убедительно сочувствовал и быстро снискал народную любовь. Однако и с властями умел ладить, и когда настоятель их храма умер, батюшка как-то естественно занял его место. Вдобавок он оказался еще и умелым строителем — выстроил отличный дом для причта, в котором каждое воскресенье устраивались благотворительные обеды для бедных.
Отец Кирилл, подустав от трехчасовой дороги на электричке и автобусе, в конце концов переехал вместе с семьей в поселок, где стояла его церковь. Там пустил корни, насадил большой яблоневый сад, по праздникам служил, проповедовал старушкам, исполнял требы, а в свободное время много читал, писал под псевдонимом в «Вестник РХД» статьи по истории церкви, полные тонких наблюдений и весьма проницательных суждений. И как-то незаметно сделался человеком в определенных кругах довольно известным. В храм его стали приезжать столичные жители, все больше, конечно, интеллигенция, — вдохнуть деревенского воздуха, послушать ученые речи. Сам батюшка тоже часто бывал в Москве, по-прежнему встречался со своим старинным другом Витей, обменивался с ним подпольной литературой, обсуждал беззакония по отношению к церкви и методы борьбы с уполномоченными и кагебешными старостами; не брезговали отцы и красненьким.
Как вдруг началась перестройка.
Подпольные книжки появились на прилавках, священников допустили до газет, телевидения, до лекций в школах и университете. Со временем канонизировали Иоанна Кронштадтского, потом и царя. С тех пор говорить друзьям стало совершенно не о чем. Виделись они все реже, а когда виделись, как-то мялись. Тем более что любитель яблонь и сочинитель статей все теснее общался с католиками, поставил в своем храме скамейки (бабушки не возражали, московская публика тем паче), читал Евангелие и отдельные части службы по-русски — в общем, явно начал уклоняться в латинскую ересь.
Отец Виктор остался верен Святой Руси, скамеек не ставил, русского языка не допускал, говорил также свежо и живо, и вскоре из своего ближнего Подмосковья был переведен настоятелем в столицу, в отданный церкви храм, в его умелых руках из руин обратившийся в конфетку; вошел в разные православные комиссии, комитеты, редколлегии, общества — стал человеком крайне авторитетным, даже осанка у него изменилась, а в теле появилась дородность.
Отец Кирилл же дообщался с католиками до того, что его на полгода запретили в служении и устроили ему небольшую публичную казнь — под видом научно-православной конференции, на которой отец Виктор, поклонник Святой Руси, выступал с особенной ревностью.
Бывший друг слушал его горячую разоблачительную речь плохо, потому что думал. И думал он вот что: «А все-таки при советской-то власти любви было больше. Сбежать, что ли, к иезуитам?» И еще: «Вот это да!» Покачивал головой и чуть слышно крякал.

Темнота

Преподаватель спрашивает абитуриента на вступительном экзамене в семинарию:
— В какой день Господь сотворил свет?
— Неизвестно.
— То есть?
— Так темно же было.

Быстрей!

Отец Варлаам, преподаватель апологетики, отличался большой нетерпеливостью. «Ну же, — поторапливал он мешкающего студента, когда тот никак не мог ответить на вопрос. — Рожай быстрей». Семинаристы так и прозвали его: «Акушер».

Бородач

У воспитанника третьего класса, дьякона Олега, не росла борода — так, два-три жалких кустика и все. Однокашники так его и звали: «Брада Аароня».
Незадолго до окончания семинарии отец Олег даже поделился своей печалью с отцом Кириллом Павловым – вот-вот сделаюсь священником, а вместо бороды какая-то пустыня с кактусами. Не помолитесь ли, батюшка, обо мне грешном?
Батюшка отвечал ему с ясной улыбкой: «Красота пастыря — не во внешнем плетении волос, не в золотых уборах, не в нарядности одежды, но в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа». Отец Олег только рассмеялся в ответ и с тех пор обрел совершеннейшее успокоение. Самое интересное, что в тридцать лет, когда он давно уже был священником и отцом большого семейства, борода и усы у него вдруг начали густеть и обрели вид совершенно благообразный. Видно, за молитвы отца Кирилла. «Наконец-то ты у меня повзрослел», — говорила отцу Олегу его ехидная матушка, которая в их доме верховодила. Но батюшка и тут продолжал благодушествовать, на матушкины шутки отмалчивался и за все благодарил Господа Бога и Спаса нашего.