ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА

ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ

СЛОВО НАСТОЯТЕЛЯ

ХРИСТИАНСТВО
В ВЕНГРИИ


СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ

ХРИСТИАНСКИЕ ПРАВЕДНИКИ

ВСЕХ ИХ СОЗДАЛ БОГ

ЖИЗНЬ В ЦЕРКВИ

НАШЕ ПРОШЛОЕ
И НАСТОЯЩЕЕ


О ПРИХОДЕ

РАСПИСАНИЕ БОГОСЛУЖЕНИЙ

ЦЕРКОВНАЯ БИБЛИОТЕКА

ДУХОВЕНСТВО ХРАМА

СТРАНИЦА РЕГЕНТА

ЦЕРКОВЬ
И ГОСУДАРСТВО


ВОСПОМИНАНИЯ
И ДНЕВНИКИ


НАШИ РЕКВИЗИТЫ

СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

СОВЕТЫ ВРАЧА

ПЛАН ПРОЕЗДА

ФОТО

ССЫЛКИ

ГАЛЕРЕИ

КОНТАКТЫ

 


 


 
  Веб-портал "Ортодоксия" | Венгерская епархия | Офенская духовная миссия

Можно ли человека любить и ему не доверять?

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) 

Можно ли человека любить и ему не доверять? Можно. Истинная любовь к человеку совсем не означает обоготворения всех его качеств, и преклонения пред всеми его действиями. Истинная любовь может замечать и недостатки человека, столь же остро, как и злоба. Даже еще острее. Но любовь, не как злоба, а по своему, по любовному относится к недостаткам человека. Любовь бережет и спасает человеческую душу для вечности; злоба же топит, убивает. Любовь любить самого человека; не его грехи, не его безумие, не его слепоту… И более остро, чем злоба, видит все несовершенство этого мира.
Подвиг прозорливости духовной: — видеть все грехи людей и судить все зло и, при этом, не осудить никого… Только свыше озаренный человек способен на такую любовь.
Да, можно любить, и — не доверять. Но, не есть ли доверие признак души открытой, и не есть ли открытость свойство любви? Нет, любовь — шире открытости. И без открытости души, в этом мире, может быть любовь… Старец Амвросий Оптинский или Преподобный Серафим любили людей пламенной любовью, и, в Духе, служили им. Однако, не всем открывались, и открывались мало; хранили душу свою от людских взоров, проникая своим взором в души людские. Духовник на исповеди совсем не открывает своей души исповедующемуся. Но душа истинного духовника открыта — не обнаружением, но любовью; и через любовь обнаруживается в мире.
Старец не всегда и не всем открывает все, что знает от Бога. Но, сообразуясь с состоянием каждого, к каждому подходит соответственно.
Мать, которая не все, что приходит ей на мысль, говорит своему ребенку, не по нелюбви скрывает, но по любви не доверяет, а являет именно ребенку свою любовь, скрывая от него все ему неполезное, до чего не дорос он еще, чего не может принять в свое незрелое тело, и в свою незрелую душу.
Неискренность, не непосредственность, не простота, как и «недоверчивость», — могут быть благими… Врач не все открывает больному, начальник — подчиненному, учитель — ученику.
Состояние и возраст, вместимость и приготовленность определяют предмет и истину, являемую в мире.
Кораблю подобна человеческая душа. Корабль имеет подводную часть, и душа должна иметь свое невидимое для мира сознание. Не «подсознание», но укрываемое, — ради блага истины — сознание. Злое утаивать надо, чтобы никого не замарать. Доброе утаивать надо, чтобы не расплескать. Утаивать надо ради пользы всех. Скрывание душой своего зла иногда бывает необходимостью духовной; скрывание своего добра почти всегда бывает мудростью и праведностью.
Не всякая «не прямота» есть неправда; и не всякое «недоверие», есть  измена последнему доверию.
Последнее доверие  можно иметь лишь к Богу Триединому, и ко всем Его законам и словам. Недоверие же к себе есть всегда мудрость, и всякое подлинное, положительное недоверие, по любви, к другим есть продолжающееся святое недоверие к самому себе… Ибо не волен бывает, подчас, в своих делах и словах человек, мятется во зле, и сам не отдает себе в этом отчета.
«Не во всем доверять себе»… — это имеет глубокий и спасительный смысл. Свой опыт, свой ум, свое сердце, своя мысль, свое настроение… все это шатко, бедно и неопределенно; здесь нет абсолютного предмета для доверия… А от недоверия ко всему шаткому проистекает всесовершенное и безграничное доверие к Богу Триединому.
Ближним, столь же нельзя доверять (и столь же можно!), как себе; а себе — лишь по мере своей согласованности с Откровением Божьим, с волей Христовой, открытой в мире, и открывающейся в душе.
Лишь духовным отцам и руководителям — истинным и испытанным — во Христе, можно всецело доверять себя, более, чем себе, и предавать свой слух и свою душу во имя Бога.
Ближний же мой, друг мой, есть лишь частица меня самого (ибо он частица всего человечества, коего я — частица). Следствия первородного греха, страсти, — присущи и ему, и мне. Конечно, в разной мере и в различных оттенках, но как он, так и я — мы имеем основание — не доверять своей, пока еще двойственной природе и не преображенной воле. Мы действуем, почти всегда, «по страсти», с примесью греховного, а не «бесстрастно»; не свободно — во Христе.
Я, действительно, изменчив, непостоянен; колеблюсь различными «приражениями» лукавого и чистота глубины души моей, то и дело замутняется поднимающимся со дна ее илом. Ближний мой так же изменчив как я, и столь же способен на доброе, как и на злое.
Я нуждаюсь в постоянной проверке себя, и ближний мой — так же. Я должен без устали проверять свои действия в мире: «по Богу ли» они? Проверки требует не только злое, но и «доброе» мое, ибо злое часто бывает очевидно, тогда как доброе лишь кажется «добрым», а на самом деле бывает злым. Впрочем и злое нуждается в проверке; и злому нельзя «доверять», по первому признаку «злого». Людям потемненным (каковы мы) и хорошее представляется плохим, если оно сопряжено с болью, тягостью и оскорблением нашего самолюбия.
Не о злой подозрительности здесь речь, а о благом творческом недоверии к себе, и ко всему, что окружает нас в мире.
Грех нам представляется, почти всегда, чем-то «сладким»; — не нужно доверять этой сладости, ибо она есть горчайшая горечь и страдание. Страдание же (напр., в борьбе за чистоту тела и души) представляется невыносимым и отвратительным; не нужно доверять и этому выводу; за благим страданием следует мир, который превыше всякой радости.
Люди много, и, часто, подолгу говорят, и как будто идеи их должны служить благу; но, сколько неверного, соблазнительного и — пустого льется из их уст. Не нужно доверять всем словам людей… Люди часто сами страдают за те слова, которые они сами сказали, и раскаиваются в них.
Да, не все, что исходит от человека (даже при самых благородных его намерениях!) есть благо. Многое бывает ненужно, напрасно, греховно, и таковым является не только для того, кто это ненужное — изводит, но и для того, кто его неосторожно принимает.
Углубляя свою любовь к людям, никогда не надо забывать, что все люди больны, и необходимо жить среди них в постоянном трезвении, не только в отношении себя, но и в отношении всех окружающих… Лишь при первом, бывает плодоносно последнее.
Не к самому человеку надо, конечно, иметь недоверие, но к  данному его состоянию . Степень доверия следует всегда менять, соразмерно состоянию просветленности человека в Боге. Если человек, которого мы любим, и кому всегда до сих пор доверяли, вдруг, явится пред нами нетрезвые и начнет нам давать какие-нибудь советы… исчезнет ли наша любовь к этому человеку? Если мы глубоко его любим, любовь наша не исчезнет, и даже не ослабится. Но доверие исчезнет, не только к словам, но и к чувствам этого человека, пока он в таком состоянии.
Опьянение вином реже бывает у людей, чем опьянение какой либо иной страстью: гневом, злопамятством, похотью, деньголюбием, славолюбием… Страсти как вино действуют на разум и на волю человека и извращают всю его душу. Опьяненный какой-либо страстью не владеет собой, перестает быть самим собой, делается «игралищем бесов»; даже тот, который в свободное от страсти время бывает исполнен подлинной глубины и чистоты Христовой, посколь она возможна в пределах нашей земной, личной и наследственной греховности.
Более светлому состоянию человека принадлежит и более совершенное доверие… Например: я хочу произнести Слово, или — принять Св. Тайны, но чувствую, что душа моя полна смятения и страсти… Я должен в этом случае поступить по Евангелию, т.е. оставив свой дар у жертвенника, пойти помириться с душою, «с моим братом»; иначе сказать — умиротвориться, войти в небесную жизнь. Вот образец праведного и благого недоверия себе, во имя Христовой любви к самому себе. Эгоистическая любовь моя, напротив, желала бы презреть, не заметить моих недостатков и сочла бы душу мою «достойной», неправедно доверила бы ей, и позволила бы ее греховному состоянию излиться на мир, или безпокаянно приблизиться к Богу, к Его горящей купине Дозволила бы, — не по заповедям Божьим (которые суть: «изуй сапоги твои», т. е. греховное состояние души) а по своеволию… И опалился бы я непреложными законами Божьей чистоты.
Несомненно, что я должен беспристрастно относиться к себе и к другим. Но не будет ли это значить, что я «творю суд», над кем-нибудь, вопреки Слову: «не судите, да не судимы будете»? Нисколько.  Рассуждение  есть признак выхода человеческой души из дурного ее младенчества. Рассуждение это — «мудрость», про которую сказано: «будьте мудры, как змии». Рассуждение есть венец любви, и Св. учители Церкви даже — о тайна! — считают его выше «любви», выше, конечно, «человеческой», неразумной, часто даже погибельной — любви. Рассуждение есть небесная мудрость в жизни, духовный разум любви, который не отнимает, ее силу, но дает ей соль.
«Не мечите бисера вашего… » — это не отсутствие любви (Слово Божие учит лишь одной любви!), но мудрость любви, знание высших законов неба, изливающегося на весь греховный мир, но не смешивающегося ни с чем греховным.
«Не мечите бисера вашего… » — есть заповедь о недоверии в любви, заповедь, ведущая к любви, оберегающая любовь.
«Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя»… Я постоянно хочу осуществить в себе, и во всем, эту любовь; — упразднить «царство свое», и открыть — Божие. Не доверять, не принимать ничего «своего», «человеческого», греховного, и полугреховного… Открыть свой слух и свое сердце (всю его глубину!) лишь Божьему, чистому, светлому… «Да приидет Царствие Твое»! Я — до смерти — не хочу успокоиться в алкании его — во всем. Я молюсь, и не холодно слетает слово это с уст моих, оно исторгается из всего существа моего, и заставляет меня томиться, как в пустыне.
Сладок Суд Божий, совершающийся в моем сердце, над моим сердцем… Сладостно мне Пришествие Христово. Я встречаю Господа везде. Не везде является мне Господь, но я встречаю Его, в каждом слове, и каждом дыхании… В разговорах, намерениях и действиях человеческих.
Я хочу лишь Его. И ненависть хочу иметь ко всякой и не Его правде. Я все хочу лишь в Нем, без Него мне ничего не надо, все мне бесконечно тяжело и мучительно. Он свет сердца моего. Я бы не сделал ничего доброго, если бы знал, что это доброе Ему не угодно. Я знаю всегда — и ночью и днем — что Он близ меня; но не всегда я слышу Его горячее дыхание, ибо не всегда я сам устремлен к Нему и хочу Его более всего другого. В этом своем переживании я чувствую такую немощь, такую слабость и нищету, что ни в чем земном не могу успокоиться, ничто не может поддержать меня. Лишь Он, сказавший: «Мир Мой даю вам»…

  © Сайт Ортодоксия .