Протоиерей Георгий Митрофанов
ДВА ДОКЛАДА НА ТЕМУ ХРИСТИАНСКОЙ СЕМЬИ

Круглый стол «Семья в современной Церкви»
ПАТРИАРШИЙ ЦЕНТР ДУХОВНОГО РАЗВИТИЯ ДЕТЕЙ И МОЛОДЕЖИ
Москва, Данилов монастырь
26 апреля 2007 г.

Как историк, я вынужден говорить не столько об идеалах, сколько об исторической реальности, в которой идеалы, как правило, не реализуются даже в малой степени.
К сожалению, наша агиография, на которой воспитывались поколения русских православных христиан, не дает нам идеала семьи. Понятно, что большая часть наших святых - это святители, преподобные, мученики, канонизация которых связана отнюдь не с их семейной жизнью, а чаще всего с их мученической смертью.
Если обратиться к нашим святым женам, то здесь мы обнаруживаем очень выразительные особенности. Прежде всего, мы должны констатировать, что
святых христианок в наших святцах ничтожно мало. И это не могло оказаться случайным. Мы можем рассматривать разные этапы канонизации святых: когда-то канонизовали очень много, когда-то мало (как в Синодальный период,
когда почти за два века произошло всего лишь пять канонизаций - до царствования императора Николая II). И, тем не менее, святым женам места практически не находилось. А когда их все-таки канонизировали, то обнаруживались тенденции, свидетельствующие, что даже среди прославленных святых христианок у нас в святцах нет женщин, которые посвятили себя семейной жизни. Это притом, что тема семьи для женщины более значима, чем для мужчины, просто потому, что в традиционной патриархальной семье вплоть до XX века женщина играла определяющую роль. Для нее жизнь сводилась прежде всего к семейной жизни, если она не была монахиней.
Стоит мне назвать имена хотя бы Евфросинии Полоцкой, Евфросинии Суздальской, мы сразу вспомним святых монахинь. В их житиях подчеркивается их нежелание вступать в брак, их отторжение от семьи. Что касается блаженной Ксении Петербургской, то ее святость, вроде бы отчасти связанная с браком, начинается со смертью мужа. Кончина супруга стимулирует ее духовное служение. Складывается впечатление, что в семье она не могла проявить себя должным образом.
Пожалуй, единственным исключением из этого списка является Иулиания
Лазаревская. Большая часть жизни ее прошла в семье. Но что мы видим в ее житии? Видим внутреннее тяготение семьей, несмотря на наличие детей; радость, что ее муж, неся дворянскую службу, часто на окраинах России, годами отсутствует дома. А мечтает она только об одном о служении людям (не столько детям, сколько людям). И вся ее семейная жизнь проходит в своеобразном игнорировании мужа, не скажу в пренебрежении детьми, но в обращенности даже не столько на детей, сколько на страждущих, болящих, скорбящих, которым она всячески помогает. И когда, наконец, она овдовела, перед ней как будто только и открывается подлинная возможность реализовать свои духовные таланты - не поступив в монастырь, но живя в миру как подлинная монахиня. Именно на ее житие я предложил бы обратить особое внимание. Оно как раз подчеркивает, что у поколений наших агиографов, а значит, и в целом у нашей Церкви (потому что агиографы, как правило, чутко реагировали на умонастроения церковного народа) идеал святой женщины не связывался с семьей. То же, впрочем, можно сказать и о святых христианах-мужах. Вполне конкретное ощущение профанности семьи и сакральности монашества переживалось на Руси всеми, в том числе даже семейными людьми. И так продолжалось веками.Впрочем, есть еще одно исключение, уже не столько касающееся истории русских святых, сколько касающееся истории русской литературы - замечательная повесть о Петре и Февронии. Несмотря на все усилия историков, до сих пор трудно говорить о реальных исторических прототипах главных героев. И не только потому, что они отсутствуют в летописях. Это достаточно интересная проблема историко-источниковедческого характера. Повесть о Петре и Февронии, пожалуй, единственное произведение, в котором идеал семейной, супружеской жизни формулируется и утверждается достаточно четко и последовательно. Это литературное произведение как будто призвано показать народную жажду заполнения тех зияющих пустот в этом отношении, которые имеют место в нашей агиографии.
Мы можем сделать предположение о том, что в жизни все-таки присутствовало то, на что не обращала внимания агиография. Оценить эту ситуацию мы можем на основании одного очень выразительного факта: до XV века Таинство брака - венчание, как правило, не совершалось в семьях русских крестьян. Венчание считалось требой для знатных и богатых. Семья, конечно, существовала, но то, что венчание столь поздно входит в народную жизнь как обязательный элемент супружеской жизни, свидетельствовало о не такой уж прочной связи брака с церковной жизнью.
На Руси существовала патриархальная, сохранявшая во многих своих проявлениях языческие рудименты семья, семья многодетная, семья, в которой женщина занимала в достаточной степени приниженное положение. На протяжении почти всей нашей истории, вплоть до XIX века, единственная форма реализации себя для женщины рассматривалась как реализация ее именно в семье, именно в воспитании детей, в служении мужу, причем служение мужу, как правило, воспринималось только в житейском, обыденно-бытовом контексте. Обратим внимание, что ничего подобного тому, что имело место в средневековой Европе (культ прекрасной дамы), у нас не только не было, но даже не представимо. Есть, конечно, книга, которая дает нам картину русской семьи (важно подчеркнуть - семьи горожанина), семьи, которая была характерна для малой, очень малой части русского народа, - это «Домострой». И хотя у нас «Домострой» по-прежнему остается популярным во многих, в том числе и православных, кругах, если подойти к нему с евангельской точки зрения, то, я думаю, «Домострой» не являет нам образ жизни христианской семьи.
Таким образом, с чем же мы остаемся? С единственным художественным произведением «Повестью о Петре и Февронии», с «Домостроем» и с почти полным отсутствием в наших святцах святых христианок при немногочисленных прославленных монахинях и юродивых. Наверное, это не случайно. И как это ни покажется парадоксальным, серьезное осмысление проблемы семейных отношений, серьезное отношение к женщине у нас начинает формироваться именно в Синодальный период нашей истории.
И вот здесь возникает проблема. Действительно, русская художественная литература XIX века сказала не только о женщине, но и о семье гораздо больше возвышенных слов, чем на протяжении веков нам говорила русская агиография, вообще русская литература как таковая. Но этот возвышенный разговор и о женщине, и о семье, как правило, ставил женщину вне контекста духовной жизни. Идеалом женщины-христианки для нас почему-то стала Татьяна Ларина выросшая в семье, где два раза в году говели. Она была воспитана на английских романах, пропитанных весьма сомнительным английским мистицизмом, она гадала верила в вещие сны, вела себя совершенно неадекватно по отношению к неженатому мужчине, и только в самом конце романа произнесла единственную, так сказать безусловно христианскую тираду. Получается, что на этом сомнительном основании, но с легкой руки Ф.М.Достоевского, мы начинаем говорить о том, что Татьяна являет собой идеал женщины-христианки На фоне русской литературы - наверное, но с точки зрения христианского мировоззрения весь ее жизненный путь я бы сказал, требует очень серьезной катехизаторской работы.
Я уже не говорю о тургеневских женщинах, которые или выступают в контексте конфликта с традиционной семьей, или, уж если оказываются христианками. И только потому, что семейная жизнь не удалась. Например, Лиза Калитина в «Дворянском гнезде». Также и гончаровские женщины: они развиты, они заслуживают уважения и восхищения, но они уже совсем далеки от какой-либо церковной жизни.
В русской литературе нам предлагается очень расхожий стереотип, что в монахи (а в монахини в особенности) идут люди с несложившейся личной жизнью. Это, конечно же, действительности не соответствовало, тем более в XIX веке, когда монашество (и мужское, и женское) в значительной степени разрасталось количественно и развивалось качественно. И трудно предположить, что большинство монахов и монахинь были лишь неудачниками и неудачницами.
Постепенно именно в русской литературе, действительно уделяющей внимание женщине, чем дальше, тем больше возникает искусительное и опасное противопоставление подлинности любви вне брака, вне семьи - профанности любви в браке, в том самом христианском браке, который был обязателен для всех лиц христианского вероисповедания в России. Действительно, создавая подчас яркие образы женщин, русская художественная литература по сути дела не предлагает нам идеала христианской семьи. В этом отношении даже Достоевский весьма показателен. Что в его собственной жизни (при всем самоотвержении Анны Григорьевны), что в его художественных произведениях - удивительная скудость.
Христианская семья постепенно начинает развиваться в России (я имею в виду прежде всего народные массы) именно в XIX веке. С одной стороны, начинается, хотя и запоздалое, воспитание народа Церковью в плане выработки у него наряду с бытовым благочестием религиозного мировоззрения. А с другой стороны, христианский брак приобретает вполне определенный правовой статус, который стимулирует людей к осознанию этого брака как единственного, на веки данного Богом. И, должен сказать, что, несмотря на разного рода негативные тенденции (например, «отходничество»), в XIX - начале XX в. семья все-таки в русском народе существует как безусловная реальность. Семья, может быть, не очень воцерковленная, но все-таки семья. Именно эта проблема недостаточной
воцерковленности русской семьи, как и в целом недостаточной воцерковленности русского народа, заставляет нас задуматься об очень многих проблемах, которые, видимо, на протяжении веков так и не были решены нашим приходским духовенством. Последнему, кстати сказать, тоже весьма «не везло» с точки зрения канонизации. Святых священников у нас (до отца Иоанна Кронштадтского) не было, а те, которые канонизованы сейчас, в основном канонизованы как мученики, символизируя собой уже довольно зловеще звучащий афоризм о нас, что «русские умирать умеют лучше, чем жить».
Следует сказать еще вот о чем. Одной из причин слабости семьи в России является общинное сознание. У хуторян семьи были прочнее. Сельская община - это великое искушение русской истории. Именно сельская община, вопреки многим мифам, способствовала недоразвитию народа до такой степени, что он не только достаточно легко примирился с потерей Государя и Церкви, но и даже после коллективизации не нашел в себе сил свергнуть режим, превративший его в раба. К сожалению, на фоне этого факта у нас продолжают создавать и культивировать мифы не только о домостроевской патриархальной семье как об идеале, который у нас был, а потом куда-то неожиданно выветрился, но и об общине. Через общину проходила значительная часть нашего крестьянства. Пора признать, что община во многом действительно способствовала недоразвитию у нас семьи, так же как способствовала недоразвитию у нас понятий государственности и церковности.
Перейдем к XX веку. Сейчас мы наблюдаем, что в православном сознании культивируются представления, что в советской стране, где за четверть века практически уничтожили крупнейшую Поместную Церковь православного мира, почему-то с семейной жизнью все было хорошо. Более того, иногда звучат утверждения о том, что советская семья была чуть ли не православной.
Давайте вспомним некоторые основные этапы советского времени, которые, на мой взгляд, не могли не добить и без того достаточно слабо складывавшуюся у нас церковную русскую семью.
С чего начинают большевики после захвата власти? Уже в декабре 1917 года в ряду законов, касающихся Церкви и определяющих религиозную политику, принимаются законы, устанавливающие в качестве обязательного лишь гражданский брак, при этом до предела упрощая процедуру его заключения и расторжения. Аналоги мы можем найти в событиях французской революции. В той ситуации даже последовательные роялисты с радостью отзывались на новые законы и расторгали свои церковные браки. Чем руководствовались большевики, принимая декрет о ликвидации церковного брака и установлении гражданского брака с максимально облегченной процедурой его заключения и расторжения? Руководствовались, очевидно, коммунистическими постулатами. Мы помним, что в «Манифесте коммунистической партии» предполагалось уничтожение частной собственности, семьи и религии.
Пожалуй, более всех и откровеннее всех на эту тему писала народный комиссар призрения А.М. Коллонтай, писала так, что даже Ленин смущался. Она прямо говорила о том, что такая ликвидация буржуазного брака, который являлся браком именно церковным в дореволюционной России, и утверждение гражданского брака, максимально легко заключаемого и расторгаемого, является лишь первым шагом на пути к полной ликвидации семьи в коммунистическом обществе.
Я хочу обратить ваше внимание на этот очень важный момент. Действительно, страну захлестнула не только огромная волна разводов, но и огромное количество браков-однодневок. Не нужно думать, что беспризорники 20-х годов - это лишь дети тех, кто погибал во время гражданской войны от голода, эпидемий и репрессий. Значительная часть беспризорников - это дети, которые зачинались вот в таких браках-однодневках, дети, которые рождались уже вне семьи. Эта тенденция практически сохранялась в течение всех 20-х годов. Достаточно вспомнить хотя бы произведения Зощенко, где жених не может узнать свою невесту на свадьбе, когда он с ней уже расписан.
Но со временем большевики отказались не только от идеи мировой революции и политики военного коммунизма, обрушившего русскую экономику. Они отказались и от идеи ликвидации брака. Более того, возникла прямо противоположная тенденция. В 30-е годы прошлого столетия начинает формулироваться некий «идеал» советской семьи.
К этому времени церковный брак уже практически не существовал. Многие христиане не венчались, а заключали лишь гражданский брак. Это привело после войны, в конце 40-х годов к решению Синода о признании Церковью гражданского брака православных христиан, но, конечно, нуждающегося в восполнении венчанием.
Большевистский переворот был своеобразной победой культурно-исторической реакции в России. Большевистский переворот отбросил нашу страну на несколько веков назад. И вот в вопросах христианского брака мы оказались, по сути дела, в XV веке, когда для значительной части советского народа церковный брак просто перестал существовать.
Большевистская политика, предполагавшая уже с самого начала огромные репрессии в отношении населения страны, привела к тому, что уже до войны у нас возникла колоссальная демографическая диспропорция: женщин стало значительно больше, чем мужчин. Вспомним те репрессии, которые проводили большевики. За одни 30-е годы большевики уничтожили в мирное время 9,5 миллионов человек
(коллективизация, голод, террор). Это официальные данные наших нынешних властей, которые не склонны преувеличивать масштабы репрессий. Вспомним и Вторую Мировую войну. Указанная диспропорция между мужчинами и женщинами стала объективным условием, не позволяющим нормально развиваться семье как таковой. Советская жизнь, в свою очередь, привела к значительным миграциям населения из деревни: вспомним «стройки века», на которые направлялись люди часто молодого возраста, страшную деятельность ГУЛАГа.
Уже первая советская конституция 1918 года для членов семей лишенцев (в этой конституции существовали целые социальные категории, которые лишались избирательных прав)создавала необходимость процедуры отречения от семьи, от своих родителей, а далее, в условиях репрессий, и от своих мужей и жен. В условиях нараставших репрессий развод с репрессированным супругом казался совершенно естественным и оправданным.
Всего этого не знала дореволюционная Россия. Вспомните жен декабристов, и вспомните замечательный диалог женщин, ожидающих суда со своими мужьями в романе А.И.Солженицына «В круге первом».
Конечно, эти тенденции принципиально препятствовали становлению и укреплению семьи.
Вернемся к демографической диспропорции, которая никогда, кроме как в советское время, не была столь значительной в истории нашей страны. У нас с годами выработался определенного рода тип женщины, которая воспитана и живет с осознанием невозможности для нее семейной жизни. Она мечтает о том, чтобы завести себе ребенка. Вот сама постановка этого вопроса - «завести ребенка» ~ предполагает огромное количество семей, в которых матери-одиночки, либо вообще не имея мужей, либо расставшись с ними, либо потеряв их, воспитывают своих детей.
И вот здесь происходит следующее: мужчин, мальчиков у нас и так меньше, чем женщин и девочек, но в такой неполноценной семье, в которой мальчика воспитывает мать, формируется такой тип мужчины, который крайне мало приспособлен к построению собственной семьи. Прибавим сюда еще одно «замечательное» явление советского времени огромное количество детских домов, из которых выходят дети, также фактически не приспособленные к созданию семьи.
Все указанные явления советской действительности, что бы ни говорили поборники «здоровой советской семьи», делали фактически невозможным существование обычной и, тем более, христианской семьи. Конечно, были настоящие хорошие семьи, но на общем фоне их было очень немного. Эти семьи очень часто развивались в постоянном противостоянии с окружающим миром, в частности, с таким еще одним, не побоюсь этого слова, сатанинским изобретением советского времени, как детское дошкольное воспитание.
Ведь что такое детское дошкольное воспитание, которое было неизбежно, в частности, для матерей-одиночек, а потом постепенно стало восприниматься как что-то само собой разумеющееся? Это преждевременный отрыв маленького ребенка от среды, в которой только и может произойти его формирование как личности на самых глубинных, основополагающих стадиях его развития. В условиях, когда ребенку до 5-6 лет вообще не нужно никакого коллектива, дети помещались в ситуацию, когда они не знали своей семьи. Для нас должно быть очевидно, что маленький ребенок требует к себе сугубого внимания людей, которые его любят, а такими людьми могут быть только родители, бабушка или же неслучайно попавшая в дом посторонняя женщина в качестве няни, гувернантки.
На основании сказанного очевиден вывод советское общество стало тем обществом, которое как никакое другое создало условия, не позволявшие семье нормально развиваться. При этом мы должны констатировать не без скорби, что семья в нашей стране еще и до революции не получила той степени развития, которое она получила в некоторых других странах, не только христианских.
В результате сейчас мы столкнулись с таким положением вещей, которое делает проблему семьи трудноразрешимой. Пытаться строить семью по каким-то патриархальным, вычитанным, как правило, из репринтных изданий, представлениям - значит обрекать себя на заведомую неудачу. Невозможно возродить ту бытовую веру, которой веками жил русский народ и которая не оправдала себя уже на рубеже Х1Х-ХХ веков. Необходима семья, предполагающая нечто иное, а именно: осмысленное, продуманное, христианское и евангельское мировоззрение.
Церковное возрождение у нас (и для меня, как петербуржца, это очень прискорбно) ассоциируется почему-то с Московской Русью. У нас пытаются возродить церковную жизнь по принципу именно Московской Руси, а я могу вслед за Федотовым сказать, что гораздо более светлыми эпохами русской церковной истории были древняя домонгольская Русь, Синодальный период и, конечно же, кратковременный и поразительный период новомученичества. Свидетельства о семьях новомучеников - это единственная сейчас перспектива для преодоления
перекоса в нашей агиографии. Работая в Комиссии по канонизации святых, мы часто сталкивались с тем, что мученическую смерть принимали семьи, которые в 20-30-е годы делали свой сознательный выбор в пользу Церкви, понимая, чем этот выбор грозит для семьи. Эти люди делали свой сознательный выбор в пользу церковной жизни и в пользу построения православной семьи в условиях обезбоженного общества и шли при этом на смерть. Они воспитывали своих детей с пониманием того, что, возможно, они с ними расстанутся, и думая о том, что, попав в эти страшные детские дома для детей - врагов народа, их дети могли бы сохранить для себя какую-то веру, старались как можно больше заложить в них в ранние годы. Вот почему для этих православных христиан 20-30-х годов, когда вся страна только и занималась тем, что решала грандиозные задачи строительства советского общества, а детей отправляла в «детские учреждения», принципиально важно было не отдать своих детей в систему советского дошкольного воспитания.
Культивирование очередного призрачного мифа о том, что якобы советская семья каким-то непонятным образом сохраняла в себе лучшие черты русской традиционной семьи, представляется искусительным и лживым. Наоборот, советская семья - это гораздо худшая семья, чем далеко не совершенная русская семья дореволюционного времени. Если мы хотим обрести для себя какие-то идеалы семьи, нам следует обратиться к пока еще мало известным семейным историям русских православных христиан эпохи гонений 20-х, 30-х, 40-х годов. Следует обратиться за примерами и к последующим десятилетиям, к ответственным православным семьям, как правило, из православной интеллигенции (среди простонародья мы таких примеров почти не находим), в которых жизнь и воспитание детей были направлены на воспитание мыслящих, ответственных христиан, готовых созидать свои христианские семьи в условиях современного богоборческого общества.
Мы уже значительное время можем свободно черпать информацию из самых разных источников. И выяснилось следующее: тот идеал советского нравственного и даже аскетического человека, которым мы жили, оказался совершенно призрачным. Помните, мы часто рассуждали следующим образом: «да, на Западе есть изобилие всего, но там мало читают, на Западе вроде бы такие хорошие социальные условия, но там журнал Р1ауЬоу продается и порнографические фильмы транслируются, а у нас этого нет, поэтому мы нравственнее Запада; на Западе больше, чем у нас, практикующих христиан, но мы все равно в глубине души остаемся православными христианами, и даже Бога-то на самом деле и Церковь гнали оттого, что мы неравнодушны к Богу, а на Западе потому Церковь не гонят, что там равнодушны к Богу».
Долгое время мы жили в таком совершенно извращенном представлении о самих себе: что бы у нас ни происходило, мы все равно лучше всех. И вдруг с окончанием советского строя возникала ситуация, когда у нас появилась возможность получить все то, что искушало Запад. И что мы обнаружили? Мы обнаружили, в общем-то, истину, которую очень непросто озвучить: мы были более аскетичны от недоразвитости. Да, действительно, на Западе можно увидеть киоск с порнографическими журналами, мимо которого спокойно проходят люди. Появление подобного рода изданий у нас сопровождалось страшным ажиотажем. Сегодня мы оказались в очень тяжелом периоде нашей истории. Общество материального потребления, начавшее у нас формироваться, гораздо сильнее может разрушать нас, чем оно разрушает Запад.
Это может касаться всего, в том числе и семьи. Возьмем современных «новых русских» это люди, у которых есть объективно хорошие условия для создания нормальной семьи. Они могут освободить жену от работы и предложить ей возможность заниматься воспитанием детей, они могут создать прекрасные бытовые условия, они могут дать своим детям лучшее образование и т.д. Но в наших условиях даже эта категория людей стремится как можно полнее насладиться всем тем, что дает им общество массового потребления. На доходной работе работает не только муж, но и жена, происходит постоянная смена интерьера и содержимого особняков в соответствии с последними журналами. Детей отдают как можно раньше в престижные детские сады и отправляют учиться за границу, вообще готовят их «на экспорт», считая, что в этой стране они жить не должны, в этой стране «новые русские» будут, так сказать, добирать последнее, а их дети будут их доходы реализовывать на Западе. Такого рода отношение и к стране, и к семье, конечно, не способствует полноценному развитию современной семьи «новых русских» как подлинно русской семьи, связанной с нашей страной.
Это серьезная проблема, потому что общество завистливых бедняков, которым было советское общество, дорвавшееся до материальных благ, менее всего склонно прислушиваться к какой бы то ни было одухотворенной проповеди, и уж тем более отзываться на проповедь патриархальной замоскворецкой семьи, которую чаще всего православные проповедники и предлагают. Нам тяжелее всего осознать то, что мы были часто аскетичны поневоле. Именно эта культурно-историческая недоразвитость, инфантильность нашего общества, которая проявляется на разных уровнях, проявляет себя и в семейной жизни. Она может преодолеваться, с моей точки зрения, только одним -воспитанием христианской ответственности.
А мы чаще всего предлагаем людям поехать то в «благодатный монастырь», то к «духоносному старцу», как это продемонстрировано в фильме «Остров» -фильме, обнажившем самое главное: не хотим мы Христа искать в Церкви, нам в Церкви нужно найти старца, который возьмет на себя ответственность за все наши поступки, в том числе ответственность за нашу семейную жизнь. И вот идут православные христиане «к старцу» и спрашивают у него советов относительно вещей, о которых он не имеет никакого представления, а он предлагает им в лучшем случае то, что вычитывает из репринтных изданий, или то, что приходит ему в голову на основании его явно неудавшегося личного жизненного опыта. Получается так, что, культивируя в людях вот это духовное иждивенчество, этот дух патернализма, мы, на самом деле, не делаем того, что должны делать, прежде всего: приучать их к ответственному христианскому выбору, который они должны делать самостоятельно, Христа ради и Церкви ради, в результате чего их семья должна действительно стать малой церковью.
И последнее, что я хочу сказать: проблема семьи это, по сути дела, проблема Церкви, и вот в каком плане. В современном обществе человек мало на что может повлиять. Более того, мы не можем решить каких-то глобальных задач и в нашей Церкви. Но есть в этом мире одна сфера, в которой именно от нас зависит очень много - это наши семьи. В семье у нас есть гораздо большая свобода, чем в обществе, в государстве и далее в Церкви как в административной структуре. Я имею в виду и мирян, и священнослужителей. В семье мы можем гораздо больше, чем где бы то ни было. И вот здесь мы должны отдавать себе отчет, что главным испытанием нас как христиан будет созидание наших семей. По сути дела, ответственность свою мы будем нести не за «возрождение Святой Руси», не за «победу православия во всем мире», и далее не за всех наших прихожан - это немыслимо, а прежде всего за тех, кто нам особенно близок - за наших домашних.
Когда я вспоминаю греческое присловие «сын священника - внук дьявола», я еще раз задумываюсь над тем, какая же трудная задача далее священнику, далее пастырю - сделать из членов своей семьи достойных чад той самой Церкви, которой он служит. А если человек в семье не состоялся, кем бы он ни был, как может состояться он на своем общественном служении, даже будучи священником? И это очень серьезный вопрос

К вопросу многодетности
как идеале православной семьи

Я начну с замечательного афоризма о.Дмитрия Смирнова, который символизирует собой очень распространенное в нашей Церкви отношение к браку. Как-то на вопрос о решении демографической проблемы о.Дмитрий сказал: «А у меня на приходе проблема эта уже решена - у нас многодетность как в Бангладеше». Меня это удивило. Получается, что для православного священника благоденствие в семье символизирует мусульманская страна, где в основном и дети, и взрослые живут так, как мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь жил в нашей стране. Почему именно многодетную семью нам предлагают в качестве идеала православной, христианской семьи -я понять не могу.
На самом деле многодетная семья - это семья архаичного, малоцивилизованного общества. Опыт самых разных стран - и христианских, и нехристианских - показывает, что как только уровень цивилизованности населения поднимается на достаточную высоту, рождаемость резко падает. Здесь равны европейские страны и та же Япония, например. Многодетная семья - это семья, которую мы получили из дохристианского прошлого. То, что в христианской истории многодетная семья существовала на протяжении веков, - это просто свидетельство того, что христианская цивилизация на определенных этапах не достигла еще такого уровня, когда у супругов возникает потребность иметь меньше детей.
Апостол Павел в своем послании3 говорил о чадородии, но чадородие тождественно понятию «материнства», а не «многодетности», и надо именно в этом контексте это слово употреблять, чтобы не было недоразумений.
В современной науке этот вопрос рассматривается и обсуждается со следующих позиций. Во-первых, в архаичных обществах (я сейчас не говорю о тех обществах, которые настолько архаичны, что мужчины и женщины не связывают сексуальные отношения с зачатием детей), где рождение детей связывается с половыми отношениями, существуют вполне определенные мотивы для чадородия - это высокая смертность (надо, чтобы хоть кто-то из детей выжил). Вот это характерный стимул в многодетных семьях в таких условиях.
Очень важное объяснение многодетности в малоцивилизованных обществах связано, во-вторых, с тем, что люди в этих обществах не обладают необходимой степенью личной ответственности за будущее своих детей, они не озабочены тем, чтобы дать своим детям должное воспитание, образование, создать для них такие культурные, материальные и социальные условия жизни, которые позволили бы им в дальнейшем реализовать себя должным образом. Недостаток ответственности и недостаток развития личностного начала, как в родителе, так и в ребенке, порождает подобную многодетность.
Третий, очевидно, имеющий место мотив, заключается в том, что для людей архаичных обществ половые отношения представляются одним из самых главных и сильных переживаний, при этом отсутствуют средства, которые не допускают зачатие. Если бы они у них были, они бы, вероятно, были бы не столь многодетны.
Таким образом, многодетная семья по мере социального, культурного развития общества начинает уменьшаться во всех странах, будь то христианские страны или не христианские.
Впрочем, защита многодетной семьи часто аргументируется именно ее архаичностью. «Все, что было раньше, было лучше»: в XIX веке было лучше, чем в XX, в XVI веке лучше, чем в XIX, и т.д. и т.п. Точка зрения, характерная, кстати сказать, не столько для христианской, сколько для китайской культуры: чем древнее, тем подлиннее.
С другой стороны, культ многодетности в нашей церковной жизни обусловлен значительными католическими влияниями в нашем богословии, до сих пор не преодоленными. Католическое богословие многие века базировалось на взгляде на брак блаженного Августина, трактат которого о любви Бердяев остроумно назвал «трактатом о животноводстве». Действительно, для бывшего манихея Августина брак с его неизбежными «низменными плотскими отношениями» мог быть оправдан только одним - появлением детей. Поэтому целью брака в католическом богословии считается исключительно рождение детей. Развитию этого взгляда послужили очень многие почтенные монашествующие и целибаты, не знавшие брака, которым свойственно заимствованное еще у блаженного Августина негативное отношение к плотским отношениям как безусловно низменным, оправдать которые может только одно - чадородие. Вот почему позиция Римо-католической Церкви в отношении, например, абортов и противозачаточных средств гораздо ближе нашим ревнителям чадородия, чем наши же «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви».
Я уже не раз слышал упреки в том, что «Основы социальной концепции» «недостаточно православны». Что же, римо-католическое богословие более православно? Я проиллюстрирую это некоторыми примерами. Для римо-католиков, которые в основной своей массе считают чадородие смыслом семьи, аборт совершенно невозможен ни при каких обстоятельствах. «Основы социальной концепции» в случае, если жизни матери грозит опасность при рождении ребенка, допускают (не рекомендуют, а допускают) возможность для матери выбора между абортом и риском родов, чреватым ее собственной смертью. Позиция католиков, восходящая к их представлению о смысле брака, представляется в своем роде очень последовательной. Если смысл брака - в чадородии, то все должно быть принесено в жертву именно этому, и мать должна быть готова к тому, чтобы умереть, рождая ребенка. Но за рамками этого рассуждения остается другой вопрос: а, собственно, почему жизнь матери должна приноситься в жертву жизни еще нерожденного ребенка? Тем более, если у этой матери есть уже другие дети и есть муж, который ведь не всегда будет рад такому выбору -смерть жены. Православные «Основы социальной концепции» поступают более мудро, они уравновешивают право на жизнь матери и право на жизнь ребенка, и предоставляют матери право выбора в крайней, опасной для жизни матери, ситуации.
То же самое касается противозачаточных средств. «Основы социальной концепции» очень четко дают указания, что неабортивные противозачаточные средства могут быть допускаемы, а абортивные не допускаемы ни в коем случае. Многие наши священники, сталкивающиеся с подобного рода терминологией, говорят, что «все это от лукавого, любое противозачаточное средство - это грех, зачем «Основы социальной концепции» погружаются в эту гинекологию?» На самом деле это очень важный момент. Потому что, допуская по сравнению с большим грехом использование неабортивных противозачаточных средств как возможный меньший грех, «Основы социальной концепции» проявляют очень последовательный и православный подход к браку. Они тем самым указывают на то, что целью брака является не рождение детей, а отношения между супругами, которые при определенных обстоятельствах могут не иметь детей вообще или иметь ограниченное количество детей. При этом плотские отношения между ними могут существовать.
Здесь возникает еще один вопрос: а что же такое плотские отношения? Если целью брака не является рождение детей, то является ли рождение детей целью плотских отношений? Нет, их целью является общение между супругами. Правда, я убежден, что плотских отношений в таком виде, как они есть сейчас, в раю не было, уж слишком они безобразны в той форме, в которой они существуют сейчас. Половые отношения в раю имели какой-то другой характер, какой - об этом могут размышлять лишь монахи, которые вообще к этой проблематике относятся очень неравнодушно.
Я вспоминаю эпизод, когда мой духовник протоиерей Василий Ермаков, который отличался достаточным традиционализмом, беседовал с одним человеком. Я слышу, о.Василий говорит: «Ладно, брак честен, ложе нескверно». Кающийся упорно начинает ему что-то говорить. «Брак честен, ложе нескверно», - повторяет о.Василий и хочет уйти. Тот опять: «Батюшка, ...». А между тем о.Василий, повторяя слова апостола Павла, стремился остановить тот жуткий стриптиз, который почему-то очень хотел предложить ему этот самый кающийся: «нет, батюшка, скверно мое ложе, и вот послушайте, как оно скверно». Действительно, перед нами очень серьезная проблема, потому что, если мы отдаем себе отчет в том, что целью плотских отношений не является только лишь чадородие, рождение детей, то мы должны вообще эту тему вынести за рамки исповедального разговора. Хотя на исповеди можно говорить обо всем, но не все имеет отношение к исповеди.
Мне довелось еще много лет назад делать доклад на Рождественских чтениях по поводу программ полового воспитания. В этом докладе я достаточно резко говорил о том, насколько предлагаемые программы неприемлемы. Но вопрос все равно остается очень важным. Безусловно, Церкви нужно задуматься, каким образом воспитывать наших прихожан, и прежде всего, конечно, детей вот в этой самой сфере, на которую долгое время было наложено табу. Лицемерный пуританизм советского общества приводил к тому, что представление о брачной жизни, о плотских отношениях люди черпали из самых сомнительных источников. То же самое происходит и сейчас. Поэтому, когда мы справедливо критикуем те программы полового воспитания, которые предлагаются сейчас в школах, мы не только должны их критиковать, мы должны предлагать какую-то альтернативу. Но уже само словосочетание «православный курс полового воспитания» звучит как «деревянное железо». Как же такое может быть? - не может православный человек быть воспитан в плане половой жизни. А как же без этого строить воспитание, подготовку людей к браку? Но я, тем не менее, дерзаю называть вещи своими именами - это действительно актуально. В данном случае мы, и это очень хороший аргумент против наших ревнителей «советского пуританизма» в Православной Церкви, можем сказать, что они ведут себя как католики, а не как православные.
Я часто вспоминаю мой опыт общения в Петербурге, на очень серьезной конференции, посвященной вопросам биоэтики, с католическими священниками. Они непримиримо говорили о браке, что брак - это прежде всего рождение детей, что любой аборт - это грех, что женщина должна умирать в родах, что противозачаточные средства недопустимы, что нужно выяснять, в какие дни можно женщине забеременеть, а когда плотские отношения недопустимы. И вот
почтенный священнослужитель-целибат подробно рассказывал о методиках, какими должна пользоваться женщина, чтобы она могла выяснить, в какие дни у нее не может быть зачатия, и в эти дни не вступать в плотские отношения, чтобы не согрешить, ибо супружеские отношения оправданы только тогда, когда она может зачать... Я чувствовал за всеми этими разговорами психоаналитически обнаруживаемый момент, что люди, в глубине души не познавшие брака, хотели максимально отравить своим мирянам жизнь в браке подобного рода просто унижающими человека обсуждениями и рассуждениями.
Еще один существенный момент. Мы не готовим к венчанию наших брачующихся. Более того, с одной стороны, мы венчаем всех подряд, а с другой стороны -тех, кого мы знаем, мы стараемся обвенчать обязательно с православными. Вспоминаю, как во время чтения мною лекции по христианскому кинематографу я разбирал эпизод, когда апостол Петр благословил главных героев - язычника и христианку - на брак. Здесь я не мог не пошутить, обращаясь к своим слушателям: какой все-таки малоцерковный человек апостол Петр! Вместо того, чтобы потребовать от главного героя принять крещение, научиться «вычитывать молитвенное правило», «выстаивать богослужение» и т.д. и т.д., он благословляет их на брак только лишь на том основании, что жених готов признать за своей будущей женой право оставаться христианкой. В этом скрывается глубокая вера ранней Церкви в силу христианства. Мы же идем по другому пути.
В то же время я не согласен с умалением законного гражданского брака. Мы встречаемся сейчас с такой опасностью, что люди, которые не берут на себя никаких обязательств, но хотят поиграть в брак. венчаются без свидетельства о браке. А в редких случаях (при нашей безответственности, а это одна из основных частей нашей ментальности постсоветского времени - когда от тебя ничего не зависит и, значит, ты ни за что не отвечаешь) люди стремятся венчаться без гражданского брака именно чтобы не связывать себя никакими обязательствами с другим человеком. Я считаю, что в таких ситуациях все должно решаться индивидуально. Ведь есть, например, наш пресловутый жилищный вопрос, когда люди хотят жить вместе, но не могут регистрировать брак по какой-то причине. Конечно, здесь можно пойти на уступки, когда ты людей знаешь. Но когда ты людей не знаешь, мне кажется, что наряду с прохождением ими какого-то курса предбрачной катехизации, безусловно, должно быть поставлено условие наличия у них свидетельства о браке.
Теперь что касается расторжения брака. «Основы социальной концепции» пошли гораздо дальше поместного собора 1917-1918 гг. и предложили уже две дюжины причин для расторжения брака. Не со всем бы я, наверное, здесь согласился, слишком это широкий подход; но если мы говорим о существе дела, то мы действительно сталкиваемся с очень серьезной проблемой. В разных епархиях, при отсутствии церковного суда, у нас существуют совершенно разные подходы к расторжению брака, при том, что расторжения вообще быть не должно. В некоторых епархиях достаточно одному супругу придти в епархиальное управление, предъявить паспорт, ксерокопию свидетельства о разводе и прошение о расторжении церковного брака - и он получает факсимиле архиерея, благословляющее расторжение брака. Это вызов церковному пониманию брака. На самом деле правильнее было бы сделать гак, как это, впрочем, и делается в иных епархиях - не принимать никакого прошения о расторжении церковного брака. Если человек, который был в венчанном браке, расторгнул свой гражданский брак и потом, уже уйдя от супруга, решается на то, чтобы вступить во второй венчанный брак, то вот тогда он должен прийти в епархию, представив свидетельство о расторжении предыдущего гражданского брака с указанием причин его расторжения; и если архиерей сочтет это возможным, тогда пишется прошение благословить его второй брак. Не расторгнуть первый, а благословить второй. До революции расторжение брака происходило на уровне Синода, т.е. происходило подробное расследование, и только Синод давал санкцию на расторжение брака. Это была очень затрудненная процедура.
Когда мы говорим о расторжении церковного брака, мы должны констатировать, что сейчас у нас эта практика очень упрощена, и мы игнорируем то, что общественное мнение могло бы быть на самом деле очень важным фактором для сохранения наших браков. Но для того, чтобы было общественное мнение, нужна община, некая общинная жизнь. И действительно, я бы этот момент подчеркнул, не будет у нас полноценных венчаний, если они будут у нас оставаться индивидуальной требой. На приходе венчание должно происходить в присутствии общины. Человек должен ощущать себя ответственным перед теми людьми, которые знают его. Даже если он вступает в брак, например, с инославным. Такие браки ведь благословлено венчать (если речь идет о римо-католиках и традиционных протестантах). Но этого, конечно, у нас нет, и поэтому в качестве предварительной меры превращения венчания из индивидуальной требы, неизвестно над кем
совершаемой, в таинство всей церкви, всей общины церковной, нужно сейчас искать пути катехизации и одновременного введения людей, собирающихся венчаться, в ту общину, в которой они собираются венчаться.
Мы сейчас перечислили очень много проблем. Важно, что мы хотя бы проговариваем эти проблемы, мы не делаем вида, что они не существуют. Но наш разговор может упереться в одно: ни один священник, и даже ни один настоятель не может решить многие из этих проблем на своем уровне. Есть проблемы, которые должны решать на епархиальном уровне и даже на общецерковном. Они до сих пор на этом уровне не решены, и я не думаю, что в ближайшее время будут решаться. Я сужу об этом по нашей боязни вызвать гнев ревнителей старомосковского благочестия, гнев ревнителей многодетных браков, часто самих не имеющих детей. Это действительно проблема, которая мешает нашей Церкви решать очень многие серьезные вопросы.