Беседы о литургии

Часть 2
Фрагменты из приходских бесед

10.
Литургия начинается с возгласа: Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь. Это особенное возглашение; по-настоящему оно свойственно только Литургии и присутствует еще только в таинстве крещения и таинстве брака, которые в свое время входили в состав Божественной Литургии.
Надо сразу понять, что возвещая благословение Царствия Небесного мы возвещаем Второе Пришествие, мы погружаемся в такое состояние, когда Царствие Небесное — грядет. Господь начинает Свою проповедь со слов: “Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное”. Ранняя Церковь очень хорошо жила этим замечательным эсхатологическим ощущением. Читая молитву Господню, Отче наш, мы возвещаем приближение Царствия Небесного, потому что говорим — Да приидет Царствие Твое. Мы взыскуем Второе Пришествие Христово, мы его ждем, к нему стремимся и к нему себя готовим. И кончается Священное Писание тем же самым ожиданием Царства Небесного — Ей, гряду скоро! Ей, гряди, Господи Иисусе! Сама Божественная Литургия есть концентрация не только нашего ожидания Царствия Божиего, но и само пришествие Царствия Божиего в силе.
Возвещая начало Литургии, мы возвещаем, что Царствие Небесное уже пришло, предстало перед нами, и мы готовы в него войти. Непостижимым вневременным образом оно вторгается в наш временной мир, и Церковь, в которой мы находимся, изымается из этого времени, законы этого мира перестают действовать, как законы смерти, и люди, участвующие в Литургии, становятся как бы победителями смерти и времени. Небо спускается на землю, и храм Божий становится Небом на земле.
Мы призываем Царство таким образом, чтобы прежде всего оно совершилось в нас самих. Господь говорит в Евангелии, что не придет Царство Божие приметным образом, но Царство Божие внутри нас. Мы пришли в храм еще земными, неся в себе пыль этого мира, отношения этого мира, но законы Царствия Небесного побеждают все земные законы, и в какой-то момент мы на самом деле должны все их оставить и придти в храм немножечко другими, готовыми это Царствие Небесное принять, уже сейчас приобщиться жизни будущего века.
Образ Царствия Небесного Господь изложил нам в Своих притчах. Особенно замечательна притча о званных на брачный пир, которая всегда читается в одно из воскресений перед Рождеством, когда мы вспоминаем святых праотцев. Господь всех призывает, потому что в доме Отца Моего, — говорит Христос, — обителей много, всем это Царство Небесное уготовано. Мы знаем учение нашей Церкви, что у Бога есть только одно предопределение о каждом человеке, — чтобы все люди спаслись и никто не погиб. Придите, благословенные, — сказал Христос, — наследуйте Царство, уготованное вам от века.
А огнь и геенна уготованы сатане. И если человек идет не в Царствие Небесное, то не потому, что геенна и ад уготованы человеку, а потому, что человек волей своей избирает идти за сатаной, идти за бесами, за этими страшными носителями зла, с которыми человек оказывается совершенно одинаков по своим стремлениям, по своим страстям, по тому, что он вносит в этот мир.
И вот Господь призывает нас в Царствие Небесное подобно тому, как Он в притче призывает званных, но войти в него можно только с правильным внутренним устроением. Вспомните человека, пришедшего не в брачной одежде, которая говорит об устроении души. А пришел он не в брачной одежде, потому что дары Царствия Небесного, радость и законы Царствия Небесного его не интересовали (а в Царствии Небесном только один закон, это закон любви), а надо было ему взять свое и для себя. И вот такой человек, который свою душу не приготовил для брачного пира, не может быть его участником.
Вместе с Царствием Небесным возглашается еще и Страшный суд, ведь Второе Пришествие Христово всегда ассоциируется со Страшным судом.
Когда мы заходим в храм, где есть иконостас, в котором центральным рядом всегда является деисусный чин, где Господь изображен на херувимском престоле, мы сразу как бы предстаем перед Судией. А рядом с Ним — Матерь Божия, Иоанн Креститель, святые Апостолы, вся Церковь Небесная предстоит перед Христом и умоляет Его (деисус и означает умоление), чтобы этот Страшный суд был судом величайшего милосердия.
Страшный суд и является прежде всего судом величайшего милосердия, потому что каждому по милосердию недостойно подается брачная одежда. И весь суд состоит только в том, что если ты взял эту брачную одежду, то ты приходишь на этот брачный пир и в нем пребываешь, а если не взял, то ты осудил себя. Суд состоит в том, что Свет пришел в мир, но люди больше возлюбили тьму.
И поэтому, когда Литургия начинается с этих слов, — Благословенно Царство... для нас они звучат и радостно, потому что мы ищем Царствия Небесного, мы ждем и взыскуем его, и грозно, потому что мы недостойны Царствия Небесного и часто приходим не в брачной одежде.
Для нас это каждый раз как суд, как проверка своего внутреннего мира, — имеем ли мы в себе Царствие Небесное? Готовы ли мы к этому Царствию Небесному приблизиться, или нас страшит Второе Пришествие Христово, и мы боимся, что доживем до такого времени, когда действительно окажемся его реальными свидетелями и участниками. Действительно ли мы этого ждем, или для нас это только привычная фраза, фразеологическое выражение, за которым мы давно перестали улавливать исконный смысл? Действительно ли для нас Второе Пришествие Христово — праздник, исполнение всех благих, то есть всего нашего внутреннего желания?
Исходя из этого и продолжается все остальное наше следование Литургии. Вот Царствие Небесное возглашается, а потом начинается наше участие и принятие законов Царствия Небеснаго, мы начинаем молиться об этом Царствии Небесном.

11.
Ектения — общеизвестный фрагмент Литургии, который встречается и во всех других богослужениях. Первая ектения, которая звучит в храме, называется великой, или мирной ектенией. И первое условие с которого начинается доступ наших душ в Царство Небесное, заключается в том, что человек должен стяжать дух мирен.
Диакон или священник, который произносит ектению, прежде всего возглашает: Миром Господу помолимся.
Слово “миром” не означает, что мы молимся все сообща, но значит — в состоянии мира. Это первое условие, с которым человек приходит на Литургию, — он должен быть в мире. Он должен быть в мире с Богом, он должен быть в мире с самим собой, он должен быть в мире с ближними. Не зря Евангелие говорит нам о том, что если ты идешь приносить свою жертву Богу, а с кем-то не примирился, то оставь жертву на дороге, иди сначала примирись, и только после этого приходи к жертвеннику.
Мы должны быть в мире, если действительно ищем Царства Небесного. Иначе невозможно, потому что сказано в Евангелии: блаженны миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся.
В современном контексте слово “миротворец” для нас звучит немножечко иначе, чем в Евангельском. Сейчас словом миротворец называется человек в белой каске с автоматом, а Евангельское слово вовсе не означает человека, примиряющего путем компромиссов враждующие стороны. Миротворцы — это люди, умеющие творить в себе этот мир, который на самом деле дается человеку огромным трудом, но который и сам выстраивает человека.
Прежде всего нам надо уметь созидать мир внутри себя. Надо понимать, что этот мир Божий, превосходящий всякий разум, действительно существует вне этого мира, потому что в церковнославянском языке — это два разных слова, и они понимаются по-разному. Мир, в котором мы живем, и мир, который мы имеем в душе, — это разные понятия.
Миротворец — это тот, кто умеет стяжать дух мирен, о котором говорил преподобный Серафим Саровский: “Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся”. Это первое условие, через которое Царство Небесное входит в человека. Человек, который в мире пребывает, это тот, который победил себя, победил этот мир, победил диавола. Ведь диавол — это как раз то существо, которое не дает нам быть в мире, которое постоянно этот мир разрушает.
Стяжать дух мирен — это вообще-то цель христианской жизни. Пребывать в мире — это одно из самых благодатных состояний, к которому стремится человеческая душа.
Такое мирное устроение, его построение и созидание и является миротворчеством. Человек, который умеет хранить, оберегать этот мир внутри себя, тем самым создает его и вокруг себя, приносит его в храм.
А затем, после этого возгласа — Миром Господу помолимся, — мы начинаем молиться о вещах вроде бы понятных, но которые важно осмыслить. Великая, или мирная ектения на самом деле является великой, а по своим прошениям — вселенской. Она обнимает все прошения земные и небесные, и материальное устроение, и нашу духовность.
Первое прошение — о свышнем мире и спасении душ наших.
Когда мы пытаемся создать в себе некий мир, некое мирное устроение, мы должны понимать, что этот мир может быть только сходящим с небес. Он не может соответствовать только законам мира, в котором мы живем, по которым мы строим свои отношения друг с другом, часто достигая мира или какого-то состояния удобства и комфорта лукавством, лицемерием или какими-то другими земными вещами. Сейчас очень популярны такие вещи, как система Карнеги [2] , некие уловки, позволяющие обмануть самого себя и сделать вид, что ты в мире, что хорош и имеешь возможность наладить правильные отношения с другими людьми.
Но на самом деле это дается не иначе, как только миром, который свыше сходит к человеку, и поэтому мы молимся о свышнем мире, о том мире, который действительно Господь посылает.
Апостолы собрались после воскресения Христа за затворенными дверями. Христос воскрес, а у них мира нет. Они собрались, как раньше собирались, но без Христа. Двери закрыты, окна закрыты — страха ради иудейского. И к ним является воскресший Спаситель, и первое, что Он делает, это говорит, — Мир вам. Он подает Свой мир в эти сердца, полные страха этого мира.
А ведь это были Апостолы, ученики, которые знали Христа лучше, больше, чем другие. Но вот Христос воскрес, а они сидят за закрытыми дверями страха ради иудейского. Как это на нас похоже. Мы ли не знаем, что Христос воскрес, мы ли не знаем, что Господь не оставит нас, нам ли не известно через Евангелие, через Церковь, через предание нашей Церкви огромное количество явлений силы Божией в мире? Мы знаем, что Господь с нами, и все равно страха ради иудейского закрываемся, прячемся, нет у нас мира.
Этот мир подает нам только Господь, а мы можем его принять или отвергнуть, можем сохранить или растерять, умножить в себе или расточить его безумно. И в самом начале Литургии мы молимся, чтобы этот мир стал спасением наших душ, — О Свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся.
Дальше мы молимся и обо всех: о мире всего мира, о благостоянии Святых Божиих Церквей и соединении всех. Видите, сколько раз звучит слово мир в этой мирной ектенье, — мир, который мы призываем в свои души, мир, который мы призываем на весь мир, на душу каждого человека.
Следующее прошение: О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в онь Господу помолимся.
В нем есть два слова, определяющие неисчерпаемые понятия в духовной жизни — благоговение и страх Божий.
Благоговение. Вот сейчас пост идет. Мы говеем, а можно — благоговеть. Понимаете, какой смысл сразу приобретает наш пост? Ведь можно не просто поститься, но этот пост провести в состоянии очень высокого духовного настроя, в состоянии мира, приобщенности к Царствию Небесному. Это будет благоговение.
Тогда понятно, зачем человек постится. Не для того, чтобы при окончании поста тут же о нем забыть и с радостью и удовольствием пуститься во все то, от чего нас этот пост спасал. Я молился — теперь могу не молиться, я постился, теперь могу не поститься, что-то делал, теперь могу этого не делать, теперь я могу отдохнуть от поста. Так часто бывает, когда мы ощущаем пост как обузу. А если бы пост был для нас таким благоговением, то он бы вошел в нашу жизнь как ее составляющая, как ее неотъемлемая часть.
Святой Иоанн Кассиан Римлянин пишет, что если пост не становится состоянием нашей жизни, если он кончается для нас — и мы возвращаемся в то место, с которого мы этот пост начали, если мы не становимся после поста другими людьми, то этот пост был проведен бесполезно, он был не нужен. Если вступив в пост, мы вышли из него такими же, если пост нас никак не изменил, мы только хуже себе сделали.
Очень часто благоговение в человеке рождается через пост, через такое несение поста, которое порождает некий навык духовной жизни. Авва Дорофей в своей замечательной книге пишет, что самое главное в духовной жизни — это навык [3] . Есть навык ко злу, а есть навык к добру. Если человек сумеет воспитать в себе навык к добру, то этот навык превратится в нем в добродетель. А что такое добродетель? Это когда человек всегда одинаковый. Если он милосердный, то он милосерден каждую секунду своей жизни, у него это состояние не проходит. Добрый человек всегда добрый, его нельзя разозлить. Если этот человек целомудренный, чистый, то он не осквернится ни зрением, ни слухом. У нас этого нет. Мы хорошие время от времени, мы только иногда способны на хорошие поступки, — только оттого, что в нас нет навыка. А вот пост рождает некий навык. Этот навык делает человека благоговейным.
О страхе Божием надо говорить отдельно, это понятие требует очень серьезного духовного рассмотрения. Опять сошлюсь на авву Дорофея, третье поучение в его книге — о страхе Божием. Это одна из самых блестящих бесед в его книге [4] .
В этом прошении звучит еще одно хорошее слово — благостояние, — это стояние в добре, стояние в правде Божией. Церковь — некий нерушимый столп, который является свидетельством о правде Божией для каждого человека. Но эта правда Божия свидетельствуется всему миру не только через догматы, не только через Предание, не только через писания святых Отцов, не только через морально-этическое учение. Правда Божия свидетельствуется прежде всего через нас. Этот мир не читает святых Отцов, он не знает догматов Церкви, он сейчас почти не знаком с Евангелием. Но этот мир встречает нас.
Благое стояние Святых Божиих Церквей — это стояние каждого из нас в этом благе, это свидетельство правды Божией миру. Мы можем свидетельствовать о том, что Церковь — это столп и утверждение истины, что Церковь — хранительница истины Духа Святаго, только своей жизнью, только своей приобщенностью. Невозможно этому миру объяснить, что мы-то плохие, зато там другие есть хорошие. Нас не поймут, нас так никто не воспринимает. Ты — это Церковь, какой ты — по тебе я сужу о всех остальных. И вот мы молимся об этом благом стоянии, чтобы мы не пошатнулись, чтобы мы устояли до конца.
И еще мы молимся о соединении всех. Церковь действительно — соборная, и не потому только, что она основывает свое учение на Вселенских Соборах, что она рассеяна по всей вселенной, а потому что Церковь действительно всех соединяет. Чем ближе мы подходим к Богу, тем ближе становимся друг другу. Так Господь собирает нас вместе — делая шаг к Богу, мы делаем шаг друг к другу, это закон духовной жизни. В этом смысл нашего служения Литургии, в этом смысл существования Церкви, потому что Церковь должна всех собрать у Христа и сделать всех едиными. Да будут все едины, — говорит Господь в своей первосвященнической молитве, — якоже и мы с Тобой, Отче.
Следующая молитва — о Святейшем Патриархе, архиепископе или епископе, о тех, кто руководит нашей церковной общиной, кто, как пастырь добрый, предстоит перед Христом за все словесные овцы. Для нас важно понять, какая это величайшая ответственность — быть ходатаем перед Богом за народ Божий, будучи человеком, облеченным и немощами, и грехами, встать перед Богом за весь Божий народ. Так Моисей молился Богу, когда вел свой народ через пустыню египетскую, — народ жестоковыйный, непослушный и неверный, который все время предавал Бога и предавал Моисея, все время бунтовал, несмотря на все милости, которые Господь посылал в пустыне. В какой-то момент Моисей даже стал кричать Богу: “Господи, ну разве я этот народ породил? Разве он мой? Почему же мне такая тяжелая ноша досталась?”.
А Господь укреплял Моисея в этом пути и сделал его ходатаем за этот народ. По молитве Моисея Он прощал его страшные грехи, посылал манну с неба, камень в мед превращал, потому что Моисей носил этот народ в своем сердце, как мать носит ребенка.
Вот что это такое — стояние епископа, стояние патриарха за свой народ. Патриарх может умолить Бога о помиловании всех нас, несмотря на всю нашу немощь. Патриарх может дерзновенно просить у Бога наказать кого-то, что-то запретить. Не зря в принятой на архиерейском соборе социальной доктрине Церкви прозвучало это дерзновенное архиерейское слово о том, что Церковь может призвать, например, свой народ к неповиновению государству, если государство совершает прямые беззакония.
Поэтому мы молимся за нашего Патриарха как ходатая за каждого из нас. А также молимся о всем священстве, диаконстве, о всем причте и о всех людях.
Потом мы молимся о богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея. Прошение о воинстве и о народе, конечно, видоизменяется с течением времени. Но тем не менее оно заповедано нам еще апостолом Павлом в 13-й главе Послания к Римлянам, где он призывает нас молиться о государстве и о властях. Это часто смущает людей, особенно когда власти ведут себя оскорбительно по отношению к Церкви, когда Церковь находится в поругании. Но стоит вспомнить: апостол Павел говорил это римлянам, когда царем был Нерон, которого считали антихристом и от которого пострадал он сам. И несмотря на то, что власть была явно безбожная, Апостол призывает молиться за тех, кто стоит у власти. Так же молилась Русь во времена татаро-монгольского нашествия, поминая в своих молитвах Золотую Орду.
Дальше прошения достаточно понятные. О граде сем... О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их — то есть в этот момент мы молимся о всем мире, который нуждается в заступничестве.
О благорастворении воздухов... Когда мы молимся о благорастворении воздухов, мы молимся не о хорошей погоде, как перевел это место на русский язык один известный священник. Мы молимся о гармонии человека и природы, человека и Бога, о той гармонии, которая ставит природу на службу человеку.
Мир был сотворен так, чтобы человеку было в нем очень удобно и приятно жить. Мир не противник человеку, наоборот, он его слуга. Когда Господь поручил человеку этот мир, чтобы он его благоукрашал и заботился о нем, всякое движение воздухов было обязательно благорастворенным, потому что природа была подчинена законам Божественной правды и человеческой любви. Все, что ни ниспосылалось природой, ниспосылалось исключительно на благо человека. И поэтому мне кажется, что слова о благорастворении воздухов надо понимать как прошение о восстановлении настоящих связей между человеком и природой, о том, чтобы природа, эти “воздухи”, приносили благо человеку. Погода в нашем понимании может быть плохой, но она принесет некую пользу, свой правильный плод, она будет находиться в некоем правильном устроении в отношении человечества и природы.
Когда человек приходит в мир со своей злобой, он разрушает эту изначальную гармонию, и природа настраивается против человека. А когда человек приходит в этот мир с любовью и живет в гармонии с Богом, тогда и сама природа становится на свое место. Мы часто, читая жития святых, обнаруживаем в них, что когда человек находится в гармонии с Богом, то и окружающая его природа восстанавливает свою гармоничность.
Умилительны такие истории из жизни святых, когда, например, львица приходит в келью отшельника, тащит его за полу рясы в свое логово, потому что ее дети поранены. И отшельник выдирает из лап львят занозы, лечит их, маслицем мажет, потому что львица, бессловесная тварь, почувствовала в нем эту гармонию. Определенный закон устроения мира есть и в животных, они знают, что их хозяин — человек.
Таких случаев в житиях святых описано очень много. Например, преподобный Герасим Иорданский воспитал льва, и лев водил осла на водопой, а когда преподобный Герасим умер, лег на его могилу и умер... Лев, который вырыл могилу Марии Египетской... Серафим Саровский и медведь... Но это не говорит о каком-то сверхъестественном даре, а о том, что человек пришел в гармонию с Богом.
В одной из своих проповедей митрополит Антоний приводит цитату из кого-то из ранних отцов Церкви о том, что Богу не нужны наши добрые дела, не нужны наши подвиги, а нужна только гармония между нами и Им. Потому что если мы с Ним в гармонии, то мы не можем быть злыми, все наши дела будут добрыми, другими они никогда не станут. Самое главное — достигнуть этой внутренней гармонии, то есть единства между человеком и Богом.
А Литургия — это и есть, собственно говоря, то духовное пространство, в котором это единство нам подается как величайший дар.
О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды... О самих себе молимся. Ведь у каждого человека есть, что у Бога попросить. Ничего зазорного нет в том, чтобы просить у Бога, — просить избавления от всякой нужды и скорби, от гнева, который нас раздирает. Надо просто просить в простоте сердца то, чего у тебя нет. И Господь обязательно тебе это подаст.
Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим. Это последнее прошение соединяет нас с Церковью Небесной. Мы все вместе с Богородицей, со всеми святыми, друг с другом сами себя и всех отдаем Богу, и всю нашу жизнь мы отдаем Богу как дар и приношение, как нашу проскомидию.

12.
Сразу после великой ектеньи начинают петься антифоны. Во время простых повседневных служб поются будничные, или вседневные антифоны. На воскресной службе, на которой мы с вами чаще всего присутствуем, и в дни некоторых праздников поются антифоны воскресные, или изобразительные. Праздничные антифоны поются только на Господские праздники (такие как Рождество, Преображение и т. д.) и на Сретение Господне, которое является как бы средним праздником между Господскими и Богородичными.
Антифоны поются попеременно двумя хорами. По правилу в храме должно существовать два клироса, правый и левый, и пение должно быть антифонным, то есть попеременным, двухклиросным. В Греции, например, и сейчас пение всегда антифонное. Даже если в храме присутствует только двое певчих, они все равно будут петь антифонами, — один из них будет стоять на одном клиросе, а второй на другом.
Исторически антифонное пение происходит из римской церкви и, постепенно распространяясь, окончательно утверждается во времена Иоанна Златоуста.
Антифоны возникли из крестных ходов, когда из разных приходов крестные ходы стекались к одному храму, в котором в этот день был престольный праздник или другое значительное событие. Во время шествия пелись праздничные песнопения, восхваляющие праздник или святых мучеников, во имя которых совершалось богослужение. Когда они сходились вместе у места, где праздновалось событие, то совершали свои песнопения попеременно. Антифоны — это были гимны шествия, гимны сбора, гимны подготовки.
Воскресных антифонов три: псалом 102, псалом 145 и Блаженны. Их разделяют малые ектеньи. Во время антифонов священник находится в алтаре и читает священнические тайные молитвы.
Раньше тайные молитвы читались вслух, никакой тайны в них нет. Но где-то уже с шестого века их начинают читать тихо в алтаре, в чем проявляется некое внешнее разделение тех, кто священнодействует у престола, и тех, кто священнодействует как народ Божий. По мнению многих людей, священнодействие таким образом редуцируется и ослабляется. К сожалению, мы сейчас во многом несем на себе плоды этой редукции, оглушения самого богослужения, потому что в сознании многих людей священник совершает Литургию, священник молится, а все остальные только присутствуют при этом. Но это не так, — все молитвы, которые читаются во время Божественной Литургии, произносятся от лица всех собравшихся в храме. Каждому из нас очень важно эти молитвы знать, понимать их и ими молиться. А сами песнопения, которые поются на клиросе, антифоны и ектеньи, не заменяют эти священнические молитвы, но являются их продолжением.
Первый антифон представляет 102 псалом: Благослови, душе моя, Господа...Во время первого антифона читается молитва: Господи Боже наш, Егоже держава несказанна и слава непостижима, Егоже милость безмерна и человеколюбие неизреченно! Сам, Владыко, по благоутробию Твоему, призри на ны и на святый храм сей и сотвори с нами и молящимися с нами богатыя милости Твоя и щедроты Твоя. Перед вторым антифоном звучит малая ектения и произносится тайная молитва второго антифона:
Господи Боже наш! Спаси люди Твоя и благослови достояние Твое, исполнение Церкви Твоея сохрани, освяти любящие благолепие дому Твоего; Ты тех воспрослави Божественною Твоею силою и не остави нас, уповающих на Тя.Слово исполнение обозначает полноту. Священник молится о сохранении полноты Церкви, чтобы эта полнота Царствия Небесного, которая всеми обладает, реально присутствовала в каждом человеке.
Второй антифон состоит из 145-го псалма — Хвали, душе моя, Господа... и из догматического песнопения: Единородный Сыне и Слове Божий..., выражающего догмат Церкви о Боге в Троице и о вочеловечении, Рождестве и принятии на Себя человеческой природы Сына Божия, Который единосущен Отцу и Святому Духу. Это песнопение сочинил византийский царь Юстиниан, причисленный к лику святых за свое благочестие.
Не случайно выбран именно этот псалом, в нем есть глубокий литургический смысл. К сожалению, он поется не целиком, а только избранные его стихи, в число которых не входят такие важные строки — Господь на небеси уготовал престол Свой и Царство Его всеми обладает, которые непосредственно относятся к нашему стоянию на Литургии и являются выражением того возгласа, которым она начинается. Царство, которое входит в наши сердца и в нашу жизнь, обладает всеми, и никто не лишний в этом Царстве. Это пророчество царя Давида — очень литургическое, ведь Литургия — это жертва за жизнь всего мира, это действительно пришествие Царства Небесного в силе, которое всеми обладает и которым каждый может обладать.
После пения второго антифона отверзаются царские врата и поется третий антифон, который состоит из заповедей Блаженства. Тайная молитва третьего антифона звучит так: Иже общия сия и согласныя даровавый нам молитвы, Иже и двема или трем, согласующимся о имени Твоем, прощение подати обещавый. Сам и ныне раб Твоих прошения к полезному исполни, подая нам в настоящем веце познание Твоея истины и в будущем живот вечный даруя. Во время третьего антифона совершается малый вход, который называется еще входом с Евангелием. Он также сложился из крестных ходов. Когда все собирались у храма, он был еще закрыт. Народ встречал патриарха или епископа, и малый вход был входом епископа в церковь. Сейчас этот вход скорее похож на выход, потому что из алтаря выходят через северные врата, а потом входят в центральные царские врата. А раньше это был сам вход в храм, движение самой Церкви. В древней Церкви Евангелие хранилось в особой сокровищнице, и именно перед входом в храм оно износилась из храмовой хранительницы, поэтому шествие с Евангелием в древней Церкви было особенным, значительным действием.
Эти древние традиции наша Церковь сохранила в архиерейском служении (при входе архиерея в храм износится Евангелие для благословения, архиерей облачается в священные одежды именно во время пения антифонов, и тогда же он читает входные молитвы). И это правильно, потому что, как мы знаем, именно архиерей является исключительным служителем Божественной Литургии.
Человек, который читает Псалтирь регулярно, очень легко воспринимает богослужение, потому что практически вся вечерня и утреня, и всенощное бдение, и во многом Литургия состоят из пения Псалтири. Очень многие песнопения, даже стихиры, которые поются в честь святых, составлены на основе псалмов. Поэтому для нашей церковной культуры необходимо очень хорошо знать Псалтирь.
Наше знание чинопоследования Божественной Литургии, в том числе антифонов, очень важно для полноценного участия в Литургии. Возможность просто стоять в храме и тихонечко подпевать клиросу или петь безмолвно внутри себя, прекрасно зная, что происходит в храме и что стоит за этими словами, является нашим участием в общей литургической молитве, в той самой молитве, которую читает священник, находясь в алтаре.

13.
Малый вход заканчивается пением Трисвятого.
Происхождение этой молитвы отражено в Священном Предании. Мы помним видение пророка Исаии, когда ему явился Ветхий денми, сидящий на херувимском престоле, то есть Бог в образе старца, и ангелы, которые окружали Бога, воспевали: свят, свят, свят Господь Саваоф, полны небеса и земля славы Твоей. Ангельское пение было трисвятым — свят, свят, свят. Увидев Бога, Исаия сказал: Горе мне, я человек, у которого нечистые уста. Тогда ангел с углем горящим в клещах коснулся уст пророка Исаии и очистил его уста, а Исаия изрек: Се прикоснулся устам моим и очистил беззаконие мое и уста мои очистил. Вот таково древнее знание Церкви о воспевании Бога трисвятым гласом херувимов и серафимов.
И в Константинополе было чудо, явленное одному отроку, который во время землетрясения был восхищен на небеса. Ему тоже было дано увидеть и услышать ангельское пение, — Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный... Когда он пришел в себя и поведал об этом епископу, то было решено пройти по стенам города с пением Трисвятого, только к нему было добавлено Помилуй нас. После этого крестного хода землетрясение умирилось и город был спасен. Именно в этом виде Трисвятая песня вводится в служение.
Это церковное предание, а документально пение Трисвятого впервые зафиксировано после первого заседания Халкидонского собора, когда отцы собора вышли из храма под пение Трисвятого.
Надо сказать, что в храме не всегда звучит Трисвятая песнь, иногда поются другие песнопения, которые заменяют собой Трисвятое. Это праздничные дни, в которые поется Елице во Христа креститеся... Эти песнопения поются во время Рождества, Крещения, на Пасху и на Троицу. В древней Церкви эти дни были праздниками рождения во Христе новых членов, которые приходили к крещению после долгого пути катехизации, который для многих составлял десятилетия.
Когда мы говорили о молитве на каждении перед проскомидией, мы в первый раз встретились с тем, что литургическое служение приравнивается и превозносится до ангельского служения. Теперь нам снова напоминается о том, что наше служение — ангельское. Со входом нашим входу святых ангелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость... — читает священник в тайной молитве во время малого входа.
Это знание, что сейчас Церковь небесная и Церковь земная соединяются в едином служении, постоянно подчеркивается во время Евхаристии, особенно во время служения Литургии Преждеосвященных Даров, когда поется Ныне силы небесные с нами невидимо служат.
И вот наше славословие трисвятым гласом, которое воспеваем мы, грешные люди, принимается Господом как славословие ангельское, потому что каждый, вошедший в служение Литургии, находится в Царствии Небесном. Мы возгласили — Благословенно Царство, провозвестили Царство Божие, пришедшее в силе, — и вот все законы Царства Небесного действуют, совершенно реально соприсутствуют с нами. И поэтому если мы славословим Бога в Царствии Небесном, то мы никак по-другому не можем Его славословить, но только как ангелы и вместе с ангелами, теми же самыми словами и тем же самым гласом.
Наша Трисвятая песнь во время Литургии — это уже наше райское предстояние, это уже свидетельство определенной совершенности. Нельзя сказать, что мы спасены, как это воспринимают, скажем протестанты, — но в каком-то смысле это действительно так, потому что это спасение принадлежит нам, и войти в него, принять его зависит только от нас. Так евангельскому юноше было предложено, — иди за Мной, возьми это Царство Небесное, оно тебе принадлежит. А мы можем так же, как он, отвернуться и уйти скорбя.
Это реальность, и для нас она всегда является определенным судом. Идем мы за Христом или отстраненно остаемся на своем месте как зрители, воспринимая все, что происходит вокруг нас, как нас не касающееся, как нам не принадлежащее. И поэтому эта Литургическая часть, которую мы называем Литургией Слова, уже вполне реальна для нас как присутствие Царства Небесного.
Начинается ангельское славословие; мы воспеваем Творца именно потому, что сейчас будет читаться Евангелие, очень скоро будет Его явление. Царство Божие придет в силе, будет звучать в храме как Слово Божие, Которым мир сотворен, Слово Божие, Которое действительно стало плотью, обитало среди нас, полное благодати и истины. Когда это пришествие Евангельского слова ожидается Церковью, оно воспевается ангельским гласом. Поэтому Трисвятая песнь, которая поется при внесении Евангелия в храм, еще раз каждого из нас ставит перед реальностью нашего присутствия в Царствии Небесном, нашего принятия или непринятия Царства Небесного, следования за Христом или не следования за Христом. Реально происходит то же самое, что происходило две тысячи лет назад. Приходит Христос и начинает учить. Он начинает возвещать Свое Слово, вокруг Него собираются очень многие люди, и Христос начинает говорить, как Он в синагоге в Капернауме говорил о хлебе, сшедшим с небес. И многие люди слушают эти слова и говорят, — Кто может это слышать, такие странные слова? И уходят. И не остаются вместе с этим Словом. И не принимают Его. Потому что Оно не вмещается в людей. А другие говорят, — Ну куда же нам, Господи, идти, Ты имеешь глагол вечной жизни. И остаются вместе с Ним, несмотря на свое недостоинство, свою ущербность, даже свое внутреннее непонимание.
Так происходит всякий раз, когда служится Литургия, когда Христос предстает перед нами как Свое Слово, а мы Его ожидаем, мы Ему воспеваем Трисвятую песнь, это ангельское славословие, которое дано нам как уже реальным участникам Царства Небесного.
После Трисвятого в храме бывает чтение Апостола. Эта часть Литургии Слова очень древняя; древняя Литургия тоже состояла из двух частей, из Литургии Слова и Литургии верных. В общине христиан, собранных для воспоминания о Тайной вечери в первые века христианства, когда были Апостолы или их ученики, епископы, ими поставленные, прежде всего возвещалась Благая Весть; приходил Апостол. Если мы откроем книгу Деяния святых Апостолов, то увидим, как апостол Павел приходит в синагогу или приходит в иудейскую общину и начинает по Писаниям доказывать, что Иисус есть Христос. Приводит отрывки из Ветхого Завета, из пророчеств о Мессии, тем самым показывая, что то, что говорится в Ветхом Завете, то, что говорится в Священном Писании, сбылось именно на Иисусе, Который был распят и воскрес.
Это была самая главная часть благовестия Апостолов, которые сначала приходили к иудеям, а потом уже и к язычникам. Но проповедь начиналась с иудейской общины, которым было известно Священное Писание.
Отрывки этой проповеди зафиксированы в прокимнах. Прокимен, который возглашается после Трисвятого перед чтением Деяний или Посланий святых Апостолов, это отрывки ветхозаветных пророчеств, прежде всего, конечно же, отрывки Псалтири царя и пророка Давида, в которых наиболее очевидно и часто встречаются пророчества о Христе. Раньше, конечно же, эти псалмы и отрывки из Священного Писания зачитывались полностью: псалмы, в которых есть указание о пришествии Христа, полностью приводились и пропевались перед чтением других, уже новозаветных текстов. Со временем они сократились до двух строчек, одна из которых обычно — начальная строчка псалма, а другая взята из середины.
Само ветхозаветное пророчество заняло место в вечерне, где мы до сих пор с ним встречаемся при службе Великим праздникам, когда читаются так называемые паремии, то есть отрывки из Ветхого Завета, из Священного Писания, посвященные памяти Пресвятой Богородицы и Великим праздникам Господским, таким как Крещение или Рождество, или другим праздникам, или памяти святых. Выбираются отрывки из Священного Писания, соответствующие по духу и по смыслу празднуемому событию.
Все это некие отголоски той древней службы, той древней Литургии, в которой чтение Священного Писания и особенно Ветхого Завета занимало очень большое место и имело очень важное основание. До сих пор так называемые избранные псалмы пропеваются нами во время величания во время утрени, когда этот псалом, в котором звучит величание празднику или святому, разбивается на строчки; хор провозглашает строчку из избранного псалма, посвященного празднику, и как рефрен поет потом величание. Священник в это время совершает каждение всего храма.
Так вот, воскресные прокимны, прокимны Литургические по своей природе, по своему происхождению связаны с ветхозаветными пророчествами, с чтением Псалтири во время богослужения.
Надо сказать, что в западной римской евхаристии, мессе, это сохранилось более полно. Там псалом до сих пор перед чтением Евангелия прочитывается полностью, и он как бы является настоящим прокимном предвозвестником следующего чтения Нового Завета.
Потом Апостол, приходивший в общину, возвещал о Самом Христе, возвещал учение Христово, то, что потом стало Евангелием. Ведь Евангелие сначала было устным, оно не сразу было записано. Евангелие было прежде всего Священным Преданием Церкви и только потом стало Священным Писанием. Спустя несколько десятилетий Апостолы зафиксировали свою устную проповедь письменно. Каждый Апостол нес Евангелие, которое было либо его личным опытом общения со Христом, либо пережитым им слышанием тех людей, которые видели и слышали Христа. Вот, пишет Иоанн Богослов в одном из соборных посланий: то, что видели наши глаза, то что слышали наши уши, то, что мы осязали своими руками, — это мы и возвещаем вам.
И, конечно же, место Евангелия — это место самого Апостола, прочитывающего это Евангелие. Сейчас место Апостола занимает его послание, то есть само послание апостольское, этот вот Апостол, — вот присутствие Апостола в Церкви. Апостольская Церковь живет апостольской проповедью, которая исходит из общины святых Апостолов, и поэтому когда мы слышим послание святого Апостола — это место, которое в Литургии занимает сам апостол Христов.
Апостолы писали Церквам. То, что мы знаем как послания Апостолов, это их письма, самые обыкновенные письма близким людям, знакомым общинам. Таких посланий много написали апостол Павел, апостол Петр, апостол Иоанн Богослов, апостол Иаков, апостол Иуда. Все они сложились в канон новозаветного Священного Писания. А это были письма, которые Апостолы писали из ссылки, из путешествий, с места своей проповеди. И эти письма община, которая уже не имела возможности лицом к лицу общаться со своим учителем и со своим епископом, прочитывала по-сыновнему и с большой любовью и очень внимательно к этому относилась, а потом передавала это письмо соседнему храму, соседней общине. И так эти письма становились доступными всем христианам, и их мы и сейчас читаем и слышим. Они как бы встали перед Евангелием, между пророчествами Ветхого Завета о Христе и исполнением этих пророчеств в самом Евангелии. Апостольское чтение стоит как раз посередине, как сам Апостол, пришедший в общину христиан, возвещающий людям спасение, которое Господь принес в мир. Вот поэтому во время чтения апостольского чтецом священник или диакон совершает каждение алтаря и каждение того, кто читает Апостол, а потом всех остальных.
Священник во время чтения Апостола сидит, как равноапостольный, как тот, кто теперь в общине знаменует собой присутствие самого Апостола. Он является продолжателем апостольского служения, продолжателем апостольского дела. Он в общине сейчас, как Апостол, который ведет людей ко Христу, и возвещает людям правду Божию, как это делал Апостол.
Вот смысл чтения Апостольского и потом Евангельского.
После того, как Апостол прочитан, чтец возглашает Аллилуиа, это относится уже к чтению Евангелия; это прокимен перед чтением Евангелия.

Примечания:
[1] © А. А. Уминский, 2004
[2] См. Протоиерей Михаил Дронов. Карнеги, “Анти-Карнеги” и авва Дорофей // Альфа и Омега. 1997. № 1(12). — Ред.
[3] См. Протоиерей Алексий Уминский. Фрагменты из приходских бесед. О самоукорении // Альфа и Омега. 2003. № 3(37). С. 290 и сл. — Ред.
[4] См. Протоиерей Алексий Уминский. Фрагменты из приходских бесед // Альфа и Омега. 2002. № 2(32). — Ред.