Наследники новомучеников

Заместитель заведующего научно-исследовательским отделом новейшей истории Русской Православной Церкви Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат исторических наук священник Александр Мазырин прокомментировал документ «О мерах по сохранению памяти новомучеников, исповедников и всех невинно от богоборцев в годы гонений пострадавших», принятый Архиерейским Собором Русской Православной Церкви 2 февраля 2011 года.
Статья опубликована в «Журнале Московской Патриархии» (№ 11, 2011).

За последние годы усилиями Русской Православной Церкви собраны многочисленные свидетельства о христианах, пострадавших за Христа в прошлом веке. Сохранить их подвиг в исторической памяти нашего народа — долг нынешнего поколения.

Призыв Архиерейского Собора к членам Церкви «быть по духу верными наследниками новомучеников и исповедников, твердо стоять в подвиге жертвенного свидетельства истины» чрезвычайно важен и актуален. Слова соборного документа о необходимости усвоения обществом духовных плодов их подвига указывают на то, что до сих пор эти плоды усвоены недостаточно. Утверждающийся в обществе культ потребления и внешнего благополучия приводит к тому, что жертвенный подвиг новомучеников не всегда находит должный отклик в сознании современных людей, в том числе и людей церковных. Равнодушие к подвигу новомучеников — очевидный симптом духовного нездоровья, и указание Собором на него — необходимый шаг на пути к выздоровлению. Важно, чтобы намеченные Собором конкретные действия по сохранению памяти новомучеников не осуществлялись формально, а стали живым продолжением исповеднического свидетельства миру об истине Христовой.

Нельзя не отметить апологетической направленности слов документа: «Подвиг новомучеников и исповедников свидетельствует об их противостоянии богоборчеству, а не государству как таковому». Действительно, метод советских «органов» ЧК, ГПУ, НКВД, МГБ, КГБ представлять новомучеников и исповедников политическими преступниками был частью широкомасштабной клеветы на Церковь, которая до сих пор еще продолжает отравлять сознание отдельных членов общества. В то же время, чтобы оценить позицию Церкви по отношению к Советскому государству, очень важно понять и учитывать положение Основ социальной концепции Русской Православной Церкви: «Церковь сохраняет лояльность государству, но выше требования лояльности стоит Божественная заповедь: совершать дело спасения людей в любых условиях и при любых обстоятельствах. Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении». Советская власть, вопреки декларируемой ей свободе совести, всеми силами принуждала православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви. По этой причине моральное неприятие этой власти верующими людьми ни в коем случае не может быть поставлено им в вину. Равным образом и признание на следствии своей контрреволюционной настроенности тем или иным подвижником, пострадавшим от богоборческой власти, не должно быть препятствием для его канонизации. Скорее наоборот, допускавшиеся отдельными представителями Церкви дифирамбы в адрес советской власти могут рассматриваться как свидетельство их внутреннего разлада с велениями христианской совести.

Весьма актуальными представляются слова документа о необходимости «продолжать диалог с государством и разъяснительную работу в обществе для того, чтобы в названиях улиц и населенных пунктов не возвеличивались имена лиц, ответственных за организацию преследований и уничтожения неповинных людей, в том числе пострадавших за веру». Действительно, одновременно с увековечиванием памяти новомучеников и жертв богоборческой власти очень важно и преодоление насаждавшегося этой властью прославления ее деятелей — организаторов и участников одних из величайших в истории человечества злодеяний. Необходимо добиваться, чтобы «Ленинские проспекты», «площади Свердлова», «Войковские» и другие подобные им названия в России стали столь же немыслимыми, как «Гитлер-штрассе» или «Гиммлер-платц» в современной Германии. Подводя исторический итог эпохи гонений, с необходимостью придется оценить большевистский режим в целом как нравственно преступный.

Нельзя не отметить и подчеркнутую в документе важность совершенствования методики научного изучения следственных и судебных дел. Начавшееся в 1990-е годы стремительное развитие отечественной церковно-исторической науки, особенно в области новейшей истории Русской Православной Церкви, в значительной мере оказалось возможным благодаря открытию огромного массива источников, ранее исследователям не доступных. Одно из важнейших мест среди этих новооткрытых источников занимают документы советских репрессивных органов, в первую очередь материалы следственных дел в отношении служителей Церкви, из которых в 1920-е и последующие годы мало кто избежал арестов, допросов и приговоров. Использование следственных дел позволило церковным историкам прояснить большое количество темных пятен нашей новейшей истории: восстановить биографии многих видных репрессированных церковных деятелей, точнее определить их позиции по тем или иным вопросам, волновавшим Церковь, обнаружить многие важные церковные документы (письма, послания, воззвания), которые в большом числе изымались при арестах и приобщались к делам в качестве «вещественных доказательств».

В то же время привлечение документов советских репрессивных органов поставило проблему их интерпретации. Особенно остро эта проблема стоит в отношении собственно следственных документов: протоколов допросов, обвинительных заключений, внутренней переписки органов госбезопасности. Очень редко в следственных делах встречаются стенограммы допросов. Несколько чаще — собственноручные показания подследственных (хотя остаются неизвестными меры воздействия следователя на заключенного). Обычно же протокол допросов составлялся следователем и лишь подписывался допрашиваемым (якобы с внесением необходимой правки). Разумеется, следователь записывал, а чаще сочинял показания в нужном ему ключе. За кадром оставались жесточайшее давление на допрашиваемых (в том числе и пытки), всевозможные провокации и подлоги. Дистанция между подлинными словами подследственного и зафиксированными в протоколе могла быть огромной. Бывали случаи, когда подпись подследственного ставилась под уже заранее заготовленный следователем протокол. На это указывает сам стиль подобных протоколов, составленных в выражениях, церковным людям совершенно не свойственных, но очень характерных для работников НКВД. Наконец, следователи не боялись просто подделать подпись под протоколом или «выбить» из подследственного подпись на белом листе, куда потом вписывался нужный следователю сочиненный им же текст  (см.: Головкова Л.А. Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации новомучеников и исповедников Российских // Альфа и омега. 2000. № 4 (26). С. 206-215) .

Результатом этого могут быть весьма сложные коллизии, когда сохранившийся в церковной памяти светлый образ кого-то из известных священнослужителей оказывается не соответствующим картине его поведения в заключении, которая вырисовывается при поверхностной работе с материалами следственного дела. В каждом конкретном случае требуется кропотливое изучение всех доступных свидетельств и их предельно трезвая оценка. Полагаться всецело на документы репрессивных органов нельзя. Было бы очень важно добиться разрешения для церковных историков глубже и полнее изучать архивные дела (в особенности следственные дела), о чем говорится в девятом пункте документа. Это дало бы новые возможности для написания правдивой истории Русской Церкви и вообще России XX века.

«Церковный вестник»/ Патриархия.ru