Советское и постсоветское в современной церковной культуре: образ пастыря, свидетельство, служение

Доклад Сергея Чапнина, ответственного редактора «Журнала Московской Патриархии», представленный на Меневских чтениях 10 сентября 2011 года, посвящен злободневным вопросам современной церковной жизни.
Некоторое время назад я с удивлением заметил, что мне очень нравится рассматривать фотографии отца Александра Меня. И это не любопытство. Это пристальное вглядывание, это желание разглядеть что-то, что давно пропало в лицах людей, которые окружают нас в повседневной жизни.
Фотографии отца Александра зовут к размышлению о том,  что  есть человек, каково его предназначение, откуда и как в образе человека проявляются глубина, цельность, сосредоточенность и в то же время простота, легкость, вдохновение.
Каков он, внутренний, сокровенный мир этого человека, который так красиво, так ярко, так убедительно проявляется в любой, даже среднего качества любительской фотографии?
Когда я смотрю на фотографии отца Александра, я вглядываюсь и в Церковь. Какой же она была тогда, когда в ней были  такие  люди? Почему меня не покидает ощущение, что сегодня Церковь  другая ? Она другая не только в каких-то внешних своих проявлениях, не только в том, что обусловлено модой или предпочтениями современного человека. Что же с нами произошло за последние 20 лет?
Мой ответ – и это, безусловно, лишь один из возможных ответов – я бы сформулировал так: именно в последние 20 лет в церковную культуру не просто проникли, а проникли и в ней   укоренились  многие элементы советской и постсоветской культуры. И это не нейтральные элементы, они складываются в новое явление, которое я называю постсоветская гражданская религия .
Другими словами, секуляризация в России имеет свои особые формы, связанные с нашим коммунистическим прошлым.
Но почему реванш советского и постсоветского состоялся именно сейчас? Почему, например, отец Александр Мень мог спокойно и последовательно противостоять советскому? Говоря о противостоянии, я не имею в виду диссидентство, какую-либо политическую или идеологическую борьбу. Речь идет о том, чтобы не пускать советское внутрь себя, о духовном и нравственном противостоянии. Но где и как о. Александр мог этому научиться? Кто был ему примером?
Думаю, ответ кроется в том, что в начале ХХI века значение церковного подполья (и в некотором смысле – церковного сопротивления) в нашей церковной истории остается невыявленным, нераскрытым. Нелегальные церковные общины и небольшие «кружки», сложившиеся вокруг священников и монахов, находившихся на нелегальном или, точнее, полулегальном положении, как оказалось, играли в Церкви значительно более важную роль, чем следует из большинства нынешних книг по истории Церкви. Воспитанная в этих общинах и кружках молодежь сумела сохранить свой, отличный от официального православия образ Церкви. Впоследствии, по мере того, как «нелегалы» старшего поколения уходили в мир иной, катакомбная Церковь и катакомбная церковная культура фактически исчезли. Но никакой замены им не возникло. Лишь те, кто лично общались с ними, смогли в некоторой мере продолжить их служение, сохранить их опыт. Однако сегодня и этих людей уже нет с нами.
Те, кто сегодня провозглашает себя наследником тех или иных «катакомб» – а это преимущественно различные раскольнические группы – никакого отношения к катакомбам ХХ века и этой церковной культуре не имеют.
Свидетельств о церковных катакомбах немало, они описаны не раз и в научной литературе. Но возвращаясь к этой теме в докладе, я хотел бы обратиться прежде всего к опыту христианской жизни в условиях гонений, продолжавшихся многие десятилетия.
Отмечу одно из достоинств тех людей, ту очевидную христианскую добродетель, которая практически не встречается в наши дни – умение «не пускать» жизнь государства с свою собственную жизнь, умение жить «без государства». На современном языке это можно назвать глубоким и ясным чувством  приватности .
Сегодня в Церкви оно практически утрачено. Слова о том, что христиане – это «граждане неба», воспринимаются сегодня исключительно как метафора. Все живут именно  в государстве , что-то от него непременно ждут, переживают и нервничают, когда от государства чего-то не получают. Так выросло уже целое поколение православных, которые иной формы бытия Церкви в государстве уже и не знают.
Одновременно – как добрый ответный шаг в сторону государства – Церковь берет на себя обязательства по идейному «сопровождению» нынешней российской государственности. И это значит, что и в этом докладе о состоянии государства необходимо сказать несколько слов.

Постсоветская гражданская религия
О тревоге, связанной с тем, что Россия погружается в мрак исторического невежества, говорилось уже не раз.
Разговоры про нашу идентичность, патриотизм и восточно-православную цивилизацию никаких плодов за последние два десятилетия не принесли.
Реальный нерв нашего времени находится где-то в другом месте, и я полагаю, что точкой отсчета в этом разговоре должен стать тезис о том, что Россия находится в  постимперском  состоянии. Даже двадцать лет спустя мы не можем равнодушно говорить о распаде Советского Союза. Меньше месяца назад отмечалось 20-летие ГКЧП и последующего распада СССР. Из этого было сделано огромное медийное событие, и постоянно звучали ностальгические нотки. Переживание распада СССР как трагедии,  до сих пор не утратившей своей актуальности, говорит о многом.
Прежде всего о том, что мы родом из этого самого СССР. Октябрьский переворот, судьбы дореволюционной исторической  России нас волнуют значительно меньше. Однако мы по-прежнему хотим называть наш мир русским . Мы хотим говорить о  русском  народе и  русской  культуре.
Между тем, всё это уже давно советское или, точнее,  постсоветское . И это не «замороженное» постсоветское двадцатилетней давности, а активно развивающееся. Я убежден, что мы используем неверные понятия для описания окружающей нас реальности. И отсутствие результата во многом обусловлено этой странной двойственностью.
Ценности постсоветской культуры весьма противоречивы и не складываются в единую картину. Эти внутренние противоречия привели к тому, что мы утратили способность говорить о себе, о предках, друг о друге  положительно , создавать убедительные и привлекательные образы.
Мы уже давно не говорим положительно о власти, а если эти слова и звучат, то очень фальшиво.
Во всяком созданном сегодня образе есть подвох – или что-то идеологически неприемлемое, или издевательское, или картонно-пластмассовое.
Ни в высокой культуре, ни в массовой, ни в современной церковной культуре нет положительного образа современной России. Складывается стойкое впечатление, что мы сами себе не нравимся и друг друга не уважаем. Кому и как мы в такой ситуации можем помочь?
Цельный образ настоящего отсутствует. Образ прошлого мифологизирован, в нем есть проявленное героическое и табуированное трагическое. Нет и ясного образа нашего будущего.

О воцерковлении
Православные в России сегодня испытывают серьезные трудности с определением «кто же мы такие?» И как следствие – порой сознательно, а порой и неосознанно – ведут поиск новых понятий и определений.
Язык очень чутко реагирует на сложившиеся в церковной практике реалии. В частности, весьма существенной является новая самоидентификация членов Церкви, которая возникла в последние годы. Я имею в виду термин «воцерковленный» , который сегодня достаточно широко используется для определения «качества веры».
Действительно, прежние определения уже «не работают» так, как прежде.  Крещеных  много (крестят сегодня всех подряд и нередко без всякого оглашения), но большинство из них не молятся, не веруют во Христа как Спасителя. Христианин  в ХХ веке стало очень размытой идентификацией, за которой могут скрываться не только члены Православной Церкви, но и представители других деноминаций, и даже сектанты.  Православный  – в контексте распространенной концепции «русский, значит, православный» – также мало говорит о «качестве веры» (среди сторонников такого подхода есть и «православные атеисты», и «православные коммунисты»).
Однако и  воцерковленный  – сложное понятие и с точки зрения современных церковных практик не такое однозначное, как может показаться на первый взгляд.
Опыт христианской жизни не исчерпывается «воцерковлением» в узком смысле этого слова, то есть ознакомлением с нравственными установками, церковными правилами и строем богослужебной жизни. Опыт «церковной жизни» без богообщения и богопознания ограничивает человека, не ведет его к свободе во Христе и в конечном итоге лишает возможности увидеть и осознать цель христианской жизни.
Можно говорить о том, что термин «воцерковленный» имеет скорее бытовые и идеологические коннотации. Он никак не соотносится с  качеством веры , обозначая формальную принадлежность к церковной или околоцерковной субкультуре. Если примерить это понятие к православным христианам, скажем, середины ХХ века, то окажется, что многие из них этим критериям не отвечали.
И тем не менее понятие «воцерковленный» восходит к понятию «Церкви», к нашим представлениям о том, что есть подлинная, истинная Церковь. Соответственно, искажение этого понятия ведет к искажению представления о Церкви, возникает ложная экклезиология, в которой место Христа может занять сама Церковь, став самодостаточной и жестко иерархической структурой.
Не страшно, если поиск наших корней соединяется с устремлением вперед, в будущее, в вечность. Какие слова будут выбраны не так важно. Сам Спаситель не считал нужным как-то по-особенному называть Своих учеников. Будем помнить, что на страницах Евангелия мы не встретим ни одного из весьма распространенных сегодня слов. Ни «православный», ни «крещеный», ни «воцерковленный» не используется ни разу. Лишь одно из них – христиане  – несколько раз встречается в Деяниях Апостолов и Апостольских посланиях (Деян. 11, 26; 1 Пет. 4, 16), то есть уже после Вознесения Господня.
Господь говорил иначе, для Него важнее было указать не на форму, а на содержание, на  качество  связи учеников и учителя:  По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою  (Ин. 13, 35).
Точно ли мы видим, как эта заповедь любви стала содержанием жизни многих мучеников и исповедников ХХ века? Вдохновляет ли нас их пример? На этот вопрос не нужен формальный ответ. Наша жизнь будет на него ответом.

Интеллигенция в Церкви
Последние 15 лет парадоксальным образом сосуществуют две взаимоисключающие тенденции:

• то, что мы привычно называем церковным возрождением;
• и то, что можно назвать маргинализацией православия в современной общественной жизни.

У современного общества высокая динамика – социальные, экономические и политические перемены происходят стремительно. Описать эти перемены с христианской точки зрения затруднительно. И тем не менее достаточно убедительный христианский взгляд на общество и общественный идеал был сконструирован небольшой группой духовенства и мирян и воплотился в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви. Это была важная попытка оторваться от советского прошлого, от интерпретаций и подходов, которые были характерны для советской эпохи, с одной стороны, и для сектантского взгляда полного неприятия государства и общества, с другой.
Однако сегодня следует признать, что в целом этот документ не вызвал интереса ни у духовенства, ни у мирян. Будучи  формально  позицией Церкви, эти взгляды не вошли в церковную жизнь, не стали органичной частью современного православного мировоззрения.
Можно ли утверждать, что сегодня интересы статистического «церковного большинства» направлены в другую сторону? Ответить следует утвердительно. В интернет-журнале «Татьянин день» этот вектор недавно назвали весьма метко: «непричесанное лицо народного православия». Судя по контексту и по отзывам читателей, ничего шутливого в этом наименовании нет.
Среди характерных черт такого «народного православия» – призывы к народному покаянию (прежде всего в грехе цареубийства), почитание тех, кто не может быть прославлен Церковью (например, «отрока Славика»), алармистская эсхатология, основанная на пророчествах неизвестных старцев.
Новый ли это феномен? Нет, и в прежние времена этот комплекс идей был вполне известен, хотя проявлялся немного иначе.
Однако прежде этим взглядам был противопоставлен иной образ Православия. Вместо агрессии – евангельское смирение, вместо пикетов – храм и участие в богослужении, вместо листовок – духовная литература, вместо лозунгов и страшилок – серьезный и вдумчивый разговор.
Чем же отличается наше время? Тем, что «народное православие» оккупировало непропорционально большую территорию как в географическом, так и в духовном смысле. Когда заходит речь о церковном мракобесии или маргинализации Русского Православия, подразумевается именно «народное православие», причем нередко оно воспринимается как  единственная  форма Православия.
О масштабах этой проблемы говорит тот факт, что миряне и даже священники с какой-то обреченностью говорят о проблеме маргинализации православия в современной общественной жизни. Позиция такая: нам из этого уже не выкарабкаться.
Говоря о том, что мы можем сделать, один известный московской протоиерей как-то обреченно заметил: «Что-то мы можем сделать, думается, хотя бы называя вещи своими именами. Хоть иногда».
Есть и еще одно свидетельство о радикальном смещении центра тяжести. Если в Церкви побеждает «народное православие», то вторая группа – также с некоторой долей условности назовем ее «православная интеллигенция» – не может не оказаться под давлением.
Очень характерно выглядит реплика Владимира Гурболикова в состоявшейся дискуссии:
 «Постепенно уходит в прошлое время, когда прав был о.Кураев, говоря о "Церкви интеллигенции". В храмы пошли другие люди... Политизированная интеллигенция привносила в церковную жизнь дух политики и партийности. Не-интеллигентные люди будут "тащить" за плечами дух язычества и сектантства. И то, и другое – дурно».  
Высказывание о «политизированной интеллигенции» оказалось без доказательств. О какой «политизированности» можно говорить, когда мы вспоминаем Николая Евграфовича Пестова, Анатолия Васильевича Ведерникова, Сергея Сергеевича Аверинцева, протопресвитера Виталия Борового, протоиереев Всеволода Шпиллера, Глеба Каледу и многих-многих других? Ныне здравствующих перечислять не буду.
Однако это высказывание верно высветило тенденцию: культурные и образованные члены Церкви находятся под подозрением, им не доверяют. Вера в соединении с разумом является самой серьезной угрозой для тех, кто православной вере предпочитает обряды, мифы и православную идеологию. А таких сегодня, увы, большинство.
Память об о. Александре Мене и судьба его наследия во многом оказались жертвами новой волны «народного православия». Рядом оказались митр. Антоний Сурожский, прот. Александр Шмеман и многие другие.
Вчера в новостях прошло сообщение о том, что Михаил Александрович Мень объявил о возможности распространения книг о. Александра в книжных лавках. Какая разнообразная реакция зазвучала в интернете! В том числе очень ясно звучали и такие голоса: «он не наш», «книги о. Александра – это кладезь ересей» и т.п.
Безусловно, интеллигенция – не идеальное сообщество. Среди интеллигентов есть разные люди, как есть разные люди среди, например, приходского духовенства, среди монашествующих и даже среди епископата. Будем ли мы судить о них по лучшим или по худшим примерам? Я бы предпочел первое. Однако, как ни странно, нередко приходится сталкиваться с тем, что о духовенстве будут судить по лучшим, а об интеллигенции по худшим.
Есть в этом какое-то лицемерие. Впрочем, мотив понятен: осуждая интеллигенцию, делая из нее козла отпущения, можно оправдать всех прочих. И здесь я бы хотел сказать несколько резких слов в адрес духовенства. Полагаю, что они вполне оправданы.
10-15 лет назад время вывело на первый план новый тип священника – неофита-кадиломахателя, для которого нет никакой связи между задачей  крестить  и задачей  научить . Заповедь Спасителя «идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28, 19) на долгие годы оказалась практически забыта.
Такой священник не способен создать приходскую общину, не способен быть духовником. Интересы прихожан ему глубоко безразличны. Более того, его мало интересуют проблемы духовной жизни.
Исчезнет ли этот тип сегодня, когда задачи катехизации названы приоритетными? Пока сказать трудно. Развитие программ катехизации, особенно на приходском уровне, нередко встречает непонимание со стороны тех, кто хочет креститься, и отчаянное сопротивление со стороны части духовенства и даже отдельных представителей епископата.
Круг мирян, которые способны и желают заниматься катехизацией и готовы помогать духовенству в решении миссионерских задач, по-прежнему крайне узок. Конечно, в абсолютных цифрах он значительно больше, чем 10-15 лет назад, но и потребности возросли значительно в связи с открытием тысяч новых приходов.
Из этого с неизбежностью следует, что поддержка православной интеллигенции – это одна из стратегических задач Церкви. Без интеллигенции не будут решены ни миссионерские задачи, ни задачи, связанные с религиозным образованием и развитием церковной науки, ни задачи активного и эффективного присутствия Церкви в общественной жизни.
* * *
Наконец, последний вопрос: какое всё вышесказанное имеет отношение к теме нашей конференции: «Помощь ближним во имя Христово»?
Надеюсь, это все-таки очевидно. Мы привычно сузили тему помощи до благотворительности и социальных проектов – до тех рамок, которые определило современное секулярное общество. Да, безусловно, важно помочь человеку в страдании и нужде, поддержать его и по возможности укрепить.
Однако главная помощь – это помочь ближнему узнать и полюбить Имя Христово, то Имя, Которым мы призваны спастись.
И здесь разговор о подменах и искушениях всегда будет важным, животрепещущим.

Чапнин Сергей Валерьевич

28 сентября 2011 г.