Послекоммунистическое двадцатилетие: разрушение «нового человека

В 1990 г. Александр Солженицын в своих знаменитых «посильных соображениях» «Как нам обустроить Россию?» писал: «Часы коммунизма – своё отбили. Но бетонная постройка его ещё не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами»1.

Менее чем через год, 22 августа 1991 г. над зданием Верховного совета РСФСР в Москве был спущен красный флаг с вертикальной синей полосой у древка – флаг Российской Советской Федеративной Социалистической республики - и поднят бело-сине-красный национальный флаг России, которого в Москве не видели с ноября 1917 года. Советская государственность закончилась, хотя ее формальная ликвидация затянулась еще на четыре месяца. Практически все и в России, и за ее пределами были уверенны, что новая демократическая Россия состоялась. Для ее экономического переустройства на началах свободной рыночной экономики специалисты отводили один, много два года. Реформа Г.А.Явлинского была рассчитана на 500 дней. В стране уже действовали политические партии, президент Б.Н.Ельцин был избран на свободных и конкурентных выборах в июне 1991 г., цензура средств массовой информации полностью отменена. Активность людей была очень высокой – митинги за отмену всевластия КПСС, против коммунистического реванша легко собирали и в столице и в иных крупнейших городах сотни тысяч участников. Казалось, что опасения Вермонтского затворника не оправдались - русское общество легко выскользнуло из-под коммунистических развалин, сбросило арестантскую гулаговскую робу и готово надеть элегантный костюм, сшитый по западноевропейским лекалам.

Увы, ничего подобного не случилось. За двадцать лет в России так и не сложилась ни свободная рыночная экономика, ни демократическая государственность, ни ответственное гражданское общество, ни бесцензурные средства массовой информации. Тело основателя коммунистического режима В.И.Ленина так и лежит в Мавзолее на Красной площади, его статуи и статуи его приспешников продолжают оставаться главным украшением всех городов и поселков страны, а их имена доминируют в национальной топонимике. Хотя никакого контрреволюционного переворота, никакого очевидного коммунистического реванша за эти двадцать лет не было, советскость постепенно, шаг за шагом восстанавливала свои, казалось бы, утраченные в 1991 г. позиции. В 1996 г. ее было в государственной и общественной жизни существенно больше, чем в 1992, в 2004 – чем в 1996, в 2011 – чем в 2004. Выбраться из-под бетонных глыб нам пока так и не удалось.

Солженицын, как и подавляющее большинство думавших россиян, в 1990 г. считал коммунизм и «нас» разными субъектами. Он предупреждал и мы опасались, что глыбы рушащегося коммунистического здания могли расплющить нас социальной анархией, развалом государства, этнической междоусобицей. Но безвластье не поразило Россию, развод СССР прошел планово и на удивление мирно (сравним с Югославией), дезинтеграции Российской Федерации не произошло, этнические конфликты носили локальный и периферийный характер. Нас не раздавил обвал коммунистической башни, мы просто предпочли не выбираться из-под обломков, обжились, привыкли и - остались. Часы коммунизма отбили своё в государстве, носившем название СССР, но в нас эти часы ещё идут. Почему?

Мне кажется, что тогда, в начале 1990-х никто не понимал, до какой степени преуспели большевики в осуществлении своей главной цели – в создании советского человека, человека нового типа, еще невиданного в мировой истории. «Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» — утверждал ещё в 1920 г. Николай Бухарин. Все 1920-е годы большевики буквально бредили идеей создания нового человека, не останавливаясь даже (видимо, «человеческого материала» им не хватало) перед опытами скрещивания человека с человекообразными обезьянами (генетическая невозможность получения потомства от таких «браков» тогда еще не была известна). В то время откровенно говорили об общности жен, об отмене семьи, морали, частнособственнических инстинктов, веры в Бога, любви к отечеству и благоговения перед памятью предков2. Пушкина и Достоевского бестрепетно «сбросили с корабля революции», национальную историю предавали осмеянию и забвению, систему образования молодежи разрушали бесчисленными экспериментами. В «Азбуке коммунизма» Бухарин и Преображенский чётко говорили: «Ребёнок принадлежит обществу, в котором он родился, а не своим родителям». Один из большевиков так характеризует воздух времени в 1923 г.: «Родительский авторитет? – нет его. Авторитет религии? – нет его. – Традиции? – нет их.- Моральные чувства? – но старая мораль умерла, а новая ещё не народилась»3. «Всякую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия мы отрицаем… Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы…» (речь Ленина на III всероссийском съезде Комсомола, октябрь 1920). Основателя советского государства буквально корчило от любого упоминания о Боге и святыне: «Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная зараза» - писал Ленин Горькому в ноябре 1913 г. В 1925 г. на совещании Московского комитета компартии специально посвященном проблемам интеллигенции, Бухарин заявил: «Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике».

Все эти новации для большинства вовсе не были добровольными. Они осуществлялись под жесточайшим принуждением. Не случайно Бухарин говорил о «расстрелах и трудовой повинности». Красный террор с начала сентября 1918 г., ужасающий голод, вызванный продразверстками в 1918-21 гг., и, как следствие, массовые миграции населения, коллективизация и новый голодомор в 1929-33 гг., изощренные и жестокие гонения на религию, новые процессы, новые массовые убийства носителей традиционной культуры от профессоров и генералов, до крепких крестьян, казаков, народных лекарей и просто верующих людей, не принимавших новую богоборческую власть, и, наконец, «Большой террор» 1937-38 гг. сломали хребет многоисповедному и полиэтническому русскому обществу. А к этому надо добавить еще и уход в изгнание более чем миллиона граждан старой России, большей частью образованных и нравственно ответственных.
За первые 25 лет существования советской власти в России прошла глубокая негативная селекция. Лучшие, самые честные и культурные, были убиты или лишены ссылками и тюрьмами возможности создавать семью и воспитывать детей, а худшие, те, кто взялись за создание нового человека, или те, кто молча согласились с новой властью, смогли «плодиться и размножаться». Огромные людские потери России во Второй мировой войне и связанная с ней вторая волна эмиграции и новые репрессии против коллаборационистов окончательно похоронили старое русское общество в России.

Из пламени войны вышел уже новый «советский человек», патриот СССР, начисто потерявший способность к гражданской самоорганизации и личной ответственности за судьбы страны, полностью перенесший с себя на «вождя» надежды на устроение лучшего будущего, всецело забывший о своем богочеловеческом естестве, не укорененный в культуру, очень плохо знающий национальную историю, да и своих собственных предков за границами двух-трех поколений, большей частью привыкший жить на госпайке скудной зарплаты, и не понимавший, что такое приносящая доход, независимая от государства собственность. Этот новый советский человек был научен лгать, чтобы выживать и, тем более, чтобы делать карьеру. Он уже не старался, как все нормальные люди, наиболее точно облечь свои мысли в слова, а дела явить воплощением слов, но словами скрывал мысли, а дело привык никак не спрягать со словом. Он мог, например, говорить на партсобрании о пролетарском интернационализме, о братстве трудящихся, но понимал, что любая его несанкционированная встреча с иностранцем немедленно приведет к вызову в КГБ с самыми тягостными последствиями для судьбы его и его близких. В условиях всевластия тайной полиции и суровых репрессий, советский человек привык и не пытаться строить вместе с соседями, односельчанами, сотрудниками, согражданами лучшую жизнь, но выживать в одиночку, не доверяя ни жене, ни детям, ни соседям, ни собутыльникам. Предателем мог стать каждый. Поговорка «ешь пироги с грибами, да держи язык за зубами» - стала жизненным принципом советского человека.

В тех областях России, которые существовали под властью большевиков с 1917-22 гг. общество было разрушено полностью, а традиционный человек подменен homo soveticus почти всецело. Те же общности, которые попали под власть СССР в 1939-45 гг., в меньшей степени испытали на себе социальную и гуманитарную деструкцию большевизма. Республики Балтии, при всех репрессиях, депортациях и наплыве мигрантов, сохранили социальную ткань и национальные ценности существенно лучше, чем соседние с ними области России и Белоруссии. Теперь это – демократические государства и свободные гражданские сообщества, из которых даже русские не хотят возвращаться на «историческую родину» (из Казахстана или Узбекистана русские переезжали в 1990-е гг. в РФ весьма активно). Правобережная Молдова по уровню демократичности и гражданской свободной активности разительно отличается от вполне авторитарной Приднестровской республики со столицей в Тирасполе, а ведь разделяющий их Днестр и был государственной границей СССР до лета 1940 г4. Даже на Украине семь западных областей, включенных в СССР в 1939-45 гг., существенно отличаются по политическому поведению и уровню общественной солидарности от остальной страны. Можно с уверенностью сказать, что демократический строй украинской политической жизни последнего двадцатилетия обязан своим сохранением преимущественно западным украинцам5.

Именно эти анклавы ответственной гражданственности (пусть и с немалыми оговорками) на пространствах бывшего СССР, совпадающие с границами присоединенных в 1939-45 гг. земель, убедительней всего свидетельствуют о глубине разрушения общества и самого человеческого естества в два первых послереволюционных десятилетия на всей остальной территории нашей страны.

Но и более мягкого послевоенного варианта коммунизма вполне хватило для того, чтобы, например, в Германии, через двадцать лет после включения земель бывшей ГДР в ФРГ, между восточными и западными немцами ощущались большие различия и в уровне социального и политического экстремизма, и в производительности труда и в уважении к достоинству личности и своей и другой, и во многом ином6. И это притом, что в Германии с 1990 г. идет прямой «транзит» западногерманской государственности и социальности в восточные земли, инкорпорированные во вполне им соплеменное живое, богатое, демократическое и правовое Германское государство, а через него и во все наднациональные структуры Западной Европы. За двадцать истекших лет Германия затратила более триллиона долларов на цели этого «транзита», но до полной интеграции двух германских сообществ в одно, демократическое и граждански ответственное, еще, по мнению самих немцев, надо немало потрудиться.

В других полекоммунистических странах, подчиненных коммунизму с 1940-х годов, от Эстонии и Молдовы до Словении и Польши, некоммунистический «транзит» имеет более сложный характер. Иной, некоммунистической части (как в Германии), у них не было. И потому здесь транзит осуществляется в формах исторической и правовой рецепции собственных докоммунистических институтов и традиций, а также принятия общеевропейских ценностей через включение в структуры, созданные в Западной Европе в предшествовавшие десятилетия. Этот «транзит» еще в большей степени незавершен, в сравнении с восточными землями Германии, но проходит и он, хотя и небыстро, но довольно удачно. И тому, кроме общей лучшей сохранности гражданского общества, чем в СССР, есть несколько благоприятных дополнительных причин. Во-первых, значительная часть граждан этих центрально и восточноевропейских стран в начале 1990-х еще помнила докоммунистическую жизнь и грезила ею. Во-вторых, в большинстве этих стран из-за сравнительной мягкости репрессий сохранялась признанная обществом некоммунистическая альтернативная элита, а также и живые связи с активной антикоммунистической эмиграцией. Эта некоммунистическая часть элит (и внутренняя и эмигрантская) превратилась сразу же в существенную часть ведущего слоя в освободившихся от коммунизма государствах Восточной Европы. Во многих странах такие люди стали президентами, премьер-министрами, лидерами значительных партий, судьями судов высшей инстанции, ректорами университетов. Вместе с общей ностальгией восточноевропейских обществ по «нормальной» докоммунистической жизни участие некоммунистических элит облегчает выход из тоталитарного прошлого. Облегчает, но не выводит вполне. Все общества Восточной и Центральной Европы, от самых «модернизировано-европейских», таких как Эстония, Чехия и Словения, до весьма архаичных, испытывают немалые трудности в преодолении своих четырех-пяти десятилетий коммунистической диктатуры.

Там же, где коммунистическая диктатура продолжалась семь десятилетий, там, где она прошла свою первую, наиболее жестокую и разрушительную фазу в 1920-30-е гг., восстановление обычного homo sapiens из homo soveticus оказалось очень тяжелым, долгим и, до сих пор неясно, решаемым ли в принципе делом. За десятилетия жестоких репрессий и выбивания старого культуробразующего слоя здесь полностью исчезло представление о докоммунистической жизни, как о своей, пусть даже в стилизованной форме «утраченного рая». Царская Россия, Россия Пушкина и Толстого, Витте и Столыпина, царей и земских деятелей, «Мира искусства» и Дягилевских балетов воспринимается как иной, потонувший мир, которым можно гордиться примерно так же, как современные итальянцы гордятся Римом Юлия Цезаря и Августа, а современные греки – Афинами Перикла и Платона. Это и наше, и совсем уже иное, нечто, совершенно невосстановимое. Это совсем не Чехия президента Масарика для современных чехов и не Югославия короля Александра – для сербов.

Рвами, в которые были сброшены трупы миллионов страдальцев, большевики надежно отделили от дореволюционного прошлого советского человека. Никто почти в России не помыслил в 1991 г. о правопреемстве с докоммунистическим государством, о реституции собственнических прав, нарушенных большевицкими «национализациями», об автоматическом восстановлении в гражданстве РФ потомков русских беженцев и изгнанников 1920-40-х годов, как это сделали все, освободившиеся от коммунизма, страны восточной части Европы. Мы решили строить новую Россию заново, там, где нужно, опираясь на советское основание, но совершенно игнорируя в государственном строительстве досоветское прошлое нашей страны. Так мы отказались от исторического «транзита», который стал raison d’être государственного строительства и надежным мерилом и средством социальной регенерации в Восточной Европе.

Утрата исторической памяти, забвение своих корней при отсутствии каких-либо формальных барьеров между советским и послесоветским, при полном отсутствии альтернативной несоветской элиты в самой России и при восприятии русских эмигрантов как чужих, «не наших» людей, странных иностранцев, говорящих бегло, но с акцентом, на русском, но «каком-то не совсем нашем языке», - всё это не оставило альтернативы послесоветскому обществу. Оно как было, так и осталось конгломератом новых «советских» людей, помимо своей воли сформированных в трех поколениях идеологией и жизнью СССР. Мы сами, презрительно именуя такого человека «совком», с горечью, а порой и с вызовом и себя к «совкам» причисляем. Не гордимся «совковостью», но и не особенно её стыдимся. «Мы такие, какие есть, и принимайте нас таковыми» - объявляем мы миру. И мир готов нас принять в нашем нынешнем качестве, в конце концов, в мире много разных цивилизаций, много разных самоустроений. Есть Норвегия, есть и Колумбия, есть Папуа, а есть Англия, есть красный Китай, а есть Тайвань, и две Кореи есть, Южная и Северная, очень разные по строю жизни и благополучию их обитателей.

Мир принимает почти всё. Проблема в ином – сможет ли само послесоветское русское общество организовать свою жизнь так, чтобы эта жизнь его устраивала, что бы миллионы молодых и образованных россиян не грезили отъездом навсегда на Запад, что бы сотни тысяч не воплощали эти мечты в жизнь, убедившись на опыте, что достойного будущего для них и для их детей в России нет. Можно с большой уверенностью сказать, что человек, сформированный семью десятилетиями советского режима, организовать себе достойную жизнь на пространствах России не сможет. Тому есть несколько причин.

Во-первых, достойную жизнь люди организуют себе только сами. Никто за них в земной рай (как, впрочем, и в небесный) их не введет. Вождь, правитель создает земной рай для себя и для своих присных, граждане для вождя – только средство для устроения его собственной приятной жизни. Русские люди, как и вообще все люди в мире имели привычку к самоорганизации. Именно гражданская самоорганизация спасла Россию в эпоху смуты начала XVII века. Ответственная гражданская самоорганизация в значительной степени была подавлена в простом народе крепостным строем в XVIII - первой половины XIX века, но сравнительно успешно восстановилась за последние полвека старой России. С рядом оговорок после 1860-х гг. в России можно было говорить о складывающемся гражданском обществе. Успехи земства и городского самоуправления, независимого соревновательного суда, думская живая многопартийность – лучшие тому свидетельства. Но большевики, захватив Россию, меньше всего желали сохранения гражданского контроля над своей властью. Все институты реального самоуправления были разрушены, всё многотомье российского законодательство отменено одним росчерком пера, партии – запрещены, свободная пресса – уничтожена, люди – поставлены под строжайший контроль спецслужб, инакомыслие не допускалось. Судьбу страны и народа вершил «вождь» через приводной ремень подвластной ему централизованной партийной вертикали добровольных сторонников режима. Всех противников этой системы (и партийных и беспартийных) безжалостно уничтожали. Так сложилось в России общество не с подавленной (как в начале XIX века), а с полностью разрушенной способностью к самоорганизации. В сознании homo soveticus его судьба зависит не от него самого, а от душевных и нравственных качеств вождя, который думает о нём и за него. За двадцать лет это приобретенное устроение мы изжить не смогли, объединяться для решения нужных для нас и всего общества дел не научились и потому постепенно утратили большую часть политических прав. Неуклонное повышение уровня авторитарности российской власти и центральной и местной за прошедшие два десятилетия – прямое следствие неумения общества эту власть создать, ограничить и подчинить своим интересам.

Во-вторых, нам непонятен принцип политической субсидиарности, когда вышестоящая власть решает только те вопросы нижестоящих инстанций, которые они сами из-за недостаточной компетентности, правомочности или ограниченности средств решить не могут. У нас нижестоящая инстанция в любом вопросе спрашивает дозволения инстанции вышестоящей, и так до самого верха, до первого лица, всё время прибегающего к «ручному управлению» даже мелкими местными вопросами. Здесь также мы не можем не видеть наследия еще старой, самодержавной абсолютистской государственности, многократно умноженной большевицким централизмом. Окрик начальства «Кто позволил? Кто уполномочил?» и принцип «я начальник – ты дурак; ты начальник – я дурак» остаются нормой нашего существования.

Абсолютистский императорский режим погиб в 1855 г. в Крымской катастрофе и русские люди, получив право на самостоятельное строительство своей жизни, добились огромного успеха в экономике, социальной сфере, в науке и культуре за последнее пятидесятилетие старой России. Большевицкий режим начисто уничтожил все навыки субсидиарности. Любое самодостаточное людское сообщество, в том числе и независимые хозяйственные субъекты, было серьезной угрозой для тоталитарной власти. Такие сообщества тщательно разрушались. Для забивания любого гвоздя требовались разрешения начальства. «Инициатива наказуема» стало принципом советской эпохи. Человек всегда подозревался в преступной личной корысти, всегда считался опасным, если он был активен. Чтобы жить спокойно, надо было быть «как все» - послушным и исполнительным. В этой установке сознания – объяснение полной неудачи местного самоуправления в России в послекоммунистическое время. Не восходящая от волости до национального уровня система земств, намеченная Солженицыным и зафиксированная в 8 главе Конституции 1993 г., но жесткая нисходящая властная вертикаль сложилась в России за истекшие два десятилетия. А в «жесткой вертикали» каждый начальник будет жить для себя, откупаясь от высшего и требуя «подарков» у низших и зависимых от него. Удобной и выгодной такая власть оказывается только для чиновников-коррупционеров и откровенных бандитов, но не для честных и талантливых людей, верящих в свои силы.

В-третьих, и это глубинная причина неумения общества подчинить власть своим целям и интересам, в русском обществе утрачено чувство солидарности. Солидарность зиждется на двух принципах – общности положительных нравственных ценностей и доверии людей друг к другу. Общность ценностей и взаимное доверие позволяют в другом человеке, даже незнакомом, увидеть потенциального друга, а не врага. Как раз чувство солидарности было весьма свойственно дореволюционному русскому обществу. Оно культивировалось передельной общиной и Церковью. Межсословная, национальная солидарность была слабой – и в этом причина революционной катастрофы и 1905 и 1917 гг., - но внутрисословная солидарность, особенно среди крестьян и казаков, была очень крепкой. Правда, она стала слабеть в результате столыпинской аграрной реформы 1906-11 гг. – между отселяющимися на хутора и остающимися в общине мужиками отношения порой достигали крайней враждебности. Большевицкий режим не восстановил ослабшую солидарность в крестьянской среде, тем более не способствовал созданию солидарности межсословной. Весь смысл его деятельности был в интенсификации, углублении внутрисословных и межсословных противоречий и конфликтов. Большевики утверждали свою власть на «классовой борьбе», то есть проповедовали непримиримый конфликт сословий и разрушали единство рабочих и крестьян, стравливая богатых и бедных, рабочую аристократию и пролетариев, кулаков и бедняков. Полное разрушение социальной ткани общества, общественной солидарности было жизненно необходимо большевикам для утверждения над людьми своей власти. С одной стороны они разрушали традиционную общечеловеческую мораль, подменяя ее классовой, с другой – естественные горизонтальные связи, подменяя их вертикалью власти и подчинения, восходящей к «гениальному вождю». Ни классовая мораль, ни человекопоклонство – вождизм, невозможны в глубоко религиозном обществе, строящемся всегда на принципах «возлюби ближнего как самого себя» и «Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Именно поэтому столь ненавистна была «идея всякого боженьки» большевикам и именно поэтому вытравливали они религиозную веру в человеческих душах с крайним остервенением. В результате – всякая общность положительного нравственного начала в людях России (за исключением немногих, оставшихся, несмотря на гонения, верующими или внерелигиозно нравственными) была утрачена. Основание гражданской и политической солидарности распалось.

После краха коммунистической диктатуры бывшие советские люди не умели найти общий язык друг с другом, сформировать «снизу» широкие общественные движения, экономические, в том числе и профессиональные объединения. И партии, и профсоюзы, и союзы предпринимателей большей частью создаются сверху, всё той же верховной властью и все также вненравственно, как в свое время строились КПСС, ВЛКСМ.

В-четвертых, независимая от власти социальная общность в какой-то степени могла бы восстановиться при решении общих проблем собственников имуществ, приносящих доход. Но таких собственников в России практически не возникло, так как собственность фактически распределялась властью «среди своих» во время фикции ваучерной приватизации 1992-93 гг. и фиктивных же залоговых аукционов 1996-98 гг., а потом только перераспределялась. Слой независимых достаточных собственников, имеющих вполне законную собственность и доходы, отсутствует в России после революции и гражданской войны 1917-22 гг. Та собственность, которой располагают ныне новые богатые русские – это условное держание, легко пресекаемое конфискацией, рейдерским захватом, внеэкономическим давлением. Такие собственники совершенно не свободны, они полностью зависят от власти. Подавляющее же большинство граждан России вообще не имеет приносящей доход собственности и полностью зависит от своих работодателей и случайных заработков, которые, так же как и доходы богатых русских, как правило, носят не вполне законный характер. Хотя экономические отношения в русском обществе принципиально изменились с советского времени, они не привели к формированию независимого от власти достаточного субъекта политической и общественной жизни. Нынешние социально-экономические отношения в России не юридически, но фактически напоминают скорее отношения царя с дворянством в первой половине XVIII столетия, до манифеста «О вольности дворянства» 18 февраля 1762 г. От того, в чьих руках власть над страной зависит и то, в чьих руках окажется собственность. Богатство дает не упорный труд, знания и талант, но близость к властелину. Так было и в советское время, когда только правительственная или «цековская» «кормушка» могла дать человеку приличное существование, так остается и по сей день.

В сущности, новый, созданный во времена Ленина, Сталина и Бухарина советский человек продолжает определять жизнь послекоммунистической России. По другому в нашей стране ни управлять, ни жить не умеют, да и учиться жить по-новому те, кто сформировались еще в закрытой тоталитарной стране, большей частью не желают. А именно эти люди управляют и Россией и странами «ближнего зарубежья».
Но воспроизводится ли homo soveticus в новых поколениях? Думаю, что воспроизводство имеет место, но на фоне постепенного затухания советской традиции. В каждом новом поколении русских людей советского человека становится меньше, он разрушается7. Главными причинами постепенного, хотя, надо признаться, и довольно медленного разрушения homo soveticus можно назвать следующие:

1. Люди, родившиеся после 1980-1985 гг. (в зависимости от того, где они родились, в крупнейших городах или в провинции и в каких семьях) уже не имеют прямого опыта жизни в условиях советской тоталитарной системы. Их не пичкали коммунистической идеологией в пионерской и комсомольской организациях, они имели доступ к самым разнообразным источникам информации и в своей практической жизни пользовались с детства широким спектром прав и свобод, включая право на выезд из страны и на выбор жизненных ценностей. Эти люди формировались существенно более свободными, чем их родители, хотя свобода эта, как и всегда, многим была и не во благо. Но их выбор к добру или ко злу практически не детерминировался властью. Государственной власти было на них, по большому счету, наплевать. Главное для власти, чтобы эти многочисленные свободные граждане не мешали самим властным людям удобно и бесконтрольно конвертировать власть в деньги. Новое поколение, родившееся в 1980-е годы, выросло в условиях заброшенности и свободы. Они стали «беспризорниками государства», что, памятуя былой коммунистический контроль над душой и телом человека, не так уж и плохо.

2. В конце апреля 1988 г. коммунисты официально отказались от принципа насильственной атеизации подвластного им народа. Началось быстрое религиозное возрождение. Научный коммунизм как идеология практически прекратил свое существование в России, а религиозная вера (и христианство, и ислам, и иудаизм, и буддизм и шаманизм) стали быстро восстанавливать свои позиции в обществе, особенно в его молодых возрастных когортах. Сейчас доля верующих, в том числе и активно верующих, среди студентов университетов в несколько раз выше, чем среди их преподавателей старше 50 лет. Весьма обычны случаи, когда дети и внуки приводят к вере своих «вполне советских» родителей, бабушек и дедушек, которым в СССР «о Боге никто не рассказывал».

При этом любая религиозная вера в России, независимо от конфессии, определяется не официальными религиозными лидерами, которые большей частью остаются, как и иные официальные лидеры homo soveticus, но свободным поиском учителей, идей и книг. Немногие верующие советского времени, отказывавшиеся сотрудничать с коммунистами и терпевшие за это лишения и подвергавшиеся преследованиям пользуются после 1988 г. огромным авторитетом, как и погибшие новомученики и исповедники, память которых чтится все более. Молодые (не только по возрасту, но и по обращению) христиане, мусульмане, буддисты, иудаисты читают религиозные произведения, написанные их единоверцами в подполье и в эмиграции, обсуждают прочитанное. Создается множество совершенно добровольных сообществ помощи больным, беспризорным, нищим и бездомным, социальной скрепой которых является общность веры добровольцев. Такое, сравнительно быстрое распространение «умной веры» освобождает связанную большевизмом совесть, воспитывает почти вовсе утраченную нравственность и человеческое достоинство. Что особенно знаменательно, так это растущее увлечение во второй половине двухтысячных годов в среде университетской молодежи серьезным богословием. Конечно, эти ростки не так заметны на фоне широко распространенной среди молодежи наркомании, пьянства, разврата, хищничества. Но эти пороки отличали и советскую молодежь (от Чубаровского дела 1926 г., до постановления ЦК КПСС 1985 г. «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма»), а сознательная массовая религиозность – новое явление 2000-х годов.

3. Множество людей после 1991 г. покинуло Россию и обосновалось в демократических и экономически либеральных странах8. За прошедшие два десятилетия они получили очень хорошие навыки деятельности в этих новых для советского человека условиях. Многие, опять же большей частью молодые, удачно встроились в западные общественные и хозяйственные отношения. Хотя, и это можно было предположить с самого начала, есть немало и негативных примеров – русский гангстеризм, организованная преступность, проституция, мошенничества и склонность к социальному иждивенчеству распространены среди эмигрантов из бывшего СССР. И все же, новое поколение в условиях новой несоветской жизни, становится и мировоззренчески и поведенчески новым. Особенно важно, что большинство уехавших сохраняет тесные родственные, а порой и профессиональные связи с оставшимися в России. Так западные навыки жизни вместе с денежными переводами перетекают на родину. Кроме того, в разы большее число молодых людей, чем окончательные эмигранты, приезжают в богатые западные страны на время, для учебы и работы. Уровень социального здоровья среди них существенно выше, чем среди полных эмигрантов и, возвращаясь, они приносят свои новые навыки и стиль жизни, представления о должном и более ясное со стороны понимание сущего в их старом отечестве. Они хотят и в России жить столь же комфортно в бытовом, гражданском и политическом смысле, как они жили заграницей. Послесоветский режим homo soveticus большинство из них совсем не устраивает. Они теперь знают, что собственность может и должна быть незыблемой, что полиция должна охранять, а не грабить, что самоуправление – благо, а не смешная фикция, что люди могут иметь презумпцию взаимной симпатии, а не вражды. Многие из них доходят до понимания, что без контроля граждан над властью все эти приятные блага недостижимы честным образом. Они также сознают, что в странах Запада они с неизбежностью остаются более или менее желанными гостями, которым стыдно заживаться в уютном чужом доме, пользоваться его комфортом, когда твой собственный дом и обширен и богат, но нуждается в заботе, ремонте, в приложении твоих рук.

4. Широкое распространение новых средств информации и информационной коммуникации в двухтысячные годы вместе со знанием иностранных языков сделало молодую часть русского общества несравненно более открытой и понимающей обстоятельства и условия жизни за пределами России. Молодым людям ясно, что, объективно, Россия богатая страна и то, что она практически ничего не производит и не дает миру кроме природных ресурсов – возмущает их. Им не понятно, почему по доле расходов на образование на душу населения Россия 2010 г. занимала 117 место в мире, после Туркмении, Панамы и Сьерра-Леоне, почему по темпам сокращения населения Россия напротив лидирует, занимая седьмое место из 235 учтенных стран. Все эти и подобные цифры в изобилии имеются в Интернете, свободно и активно обсуждаются в блогах. Власть пытается отвлечь молодежь на межнациональные распри или соблазнить бюрократической карьерой, но очень многим, благодаря Интернету и опыту жизни за пределами России, становится ясно, что наша страна просто очень плохо управляется неконтролируемой обществом и живущей исключительно для себя самозваной элитой homo soveticus.

Старшее поколение смотрит телевизор, через который его дурачит и им манипулирует власть. Люди до 35 телевизор почти не смотрят. Они черпают свои знания в Интернете бесконечно более свободном и открытом миру. В России вновь, как и в XIX веке, сложились две субкультуры, но теперь это субкультуры не социальные – вестернезированных дворян и архаичного некультурного остального народа – но по преимуществу возрастные. Динамичная часть молодежи перестает быть homo soveticus и завтра она перестанет мириться с властью homo soveticus над Россией. Их же родители и деды, а также спившиеся и обкурившиеся сверстники, хотя и недовольные властью из-за собственной бедности и безысходности, продолжают подсознательно удовлетворяться сродством с нею.

Революции 2011 года в арабском мире наглядно показывают, что лучшая часть нового поколения не смиряется со строем жизни, который предлагают ему старые авторитарные правители. Воспитанное жизнью и работой в свободных обществах Запада и Интернетом, оно рвёт с многовековой традицией деспотии и требует переустройства гражданской и политической жизни. Они без слишком больших натяжек не могут найти внутри своих стран источники «демократического транзита», но они находят его в странах Европы и Северной Америки, а также и в заново открытых и переосмысленных религиозных ценностях, а принципиально изменившиеся с приходом Интернета условия распространения информации, делают такой транзит и массовым, и весьма быстрым9.

Русское общество, на мой взгляд, стоит посередине между обществами посткоммунистической Восточной Европы и Арабским миром. У нас есть, пусть и слабые из-за страшного тоталитарного семидесятилетия, но внутренние источники транзита – наша русская жизнь 1860-1910 гг., Белое движение и сообщество русской эмиграции – Русское Зарубежье. Ко всем этим источникам ныне, даже если следить по тиражам книг, наблюдается повышенный интерес. Но ослабленность этого источника транзита компенсируется возможностями транзита «арабского типа» - опыт жизни на Западе, Интернет и умное религиозное возрождение.

Два десятилетия гражданской (не политической!) свободы медленно возвращают русских людей из состояния нового советского человека в его естественное видовое состояние homo sapiens. Что произойдет быстрее – восстановление сообщества нормальных людей, которые сумеют создать достойную их новую политическую систему России, или разрушение старой политической системы homo soveticus, под гнётом ей свойственных пороков, с образованием столь опасного политического вакуума на пространствах северной Евразии – этот вопрос пока приходится оставить без ответа.
Usus est magister optimus.
_____________________________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ:
1.Статья впервые напечатана в «Литературной газете» 18 сентября 1990 г. тиражом в 27 млн. экземпляров.

2.Надо заметить, что русские большевики действовали в полном согласии с нормами своих немецких учителей – К.Маркса и Ф.Энгельса, которые, например, объявляли в «Коммунистическом манифесте» в 1848 году: «Законы, мораль, религия – всё это для пролетария не более как буржуазные предрассудки… Коммунистическая революция самым решительным образом порывает с идеями, унаследованными от прошлого… Уничтожение семьи!… Буржуазные разглагольствования о семье и воспитании, о нежных отношениях между родителями и детьми внушают отвращение… Общность жён… Буржуазный брак является в действительности общностью жён. Коммунисты хотят ввести вместо лицемерно-прикрытой общности жён официальную, открытую». К.Маркс и Ф.Энгельс – Сочинения, т.4, стр. 443-444.

3.Молодая гвардия, 1923, №7

4.Колосов В.А., Заяц Д.В. Молдова и Приднестровье: национальное строительство, территориальные идентичности, перспективы разрешения конфликта. // Вестник Евразии (издание ИВ РАН), 2001, N 1, с. 88 –122. Kolossov V. After Empire. - Agnew J., Mitchell K. and Toal G., eds. A Companion to Political Geography. Malden, MA, Oxford, UK etc.: Blackwell, 2003, pp. 251-270. V. Kolossov. A Small State vs a Self-proclaimed Republic: Nation-Building, Territorial Identities and Perspectives of Conflict Resolution (the Case of Moldova-Transdniestria). - From the Adriatic to the Caucasus. The Dynamics of Destablization. S. Bianchini, ed. Ravenna: Longo Editore, 2001, pp. 87-114.

5.Дністрянський М.С. Україна в політико-географічному вимірі. – Львів: Вид. центр Львів. нац. ун-ту ім. Івана Франка, 2000. Грицак Я.Й. Страсті за націоналізмом. Історичні есеї. Кіїв, 2004. 343 с. Миллер А. Дуализм идентичностей на Украине. // Отечественные записки. №1 (33), 2007. С. 84-96. См. также очень хорошую подборку карт по национальной идентичности на Украине: Національний атлас України / Наук. ред. Л.Г. Руденко. – Київ: Держ. наук.-виробн. підприємство «Картографія», 2007.

6.D. Fay, M. Frese. The Concept of Personal Initiative: An Overview of Validity Studies. //Human Performance, 14(1), 2001. P. 97–124. M.Frese, W.Kring et al. Personal initiative at work: Differences between East and West Germany // Academy of Management Journal. Vol 39(1), 1996. P. 37-63. D. Fay, M. Frese. Working in East German socialism in 1980 and in capitalism 15 years later: A trend analysis of a transitional economy’s working conditions // Applied Psychology: An International Review. 49(4) 2000. P.636-657.

7.Так, с 1998 по 2010 г. на 8 процентных пунктов возросло число россиян, полагающих, что каждый гражданин в любой ситуации имеет право отстаивать свои интересы при помощи забастовок и демонстраций (с 49 до 57 процентов); на столько же пунктов сократилось число людей, полагающих, что правительство должно иметь возможность влиять на правосудие, если этого требуют интересы государства (с 46 до 38 процентов); на 27 процентных пунктов сократилось за эти 12 лет число людей, убежденных, что если пресса нарушает интересы государства ее свободу следует ограничить (с 59 до 32 процентов). - Готово ли российское общество к модернизации? / Под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, .Е.Тихоновой. – М. : Весь Мир, 2010

8.Речь идет о многих миллионах людей. Сейчас 4 млн. граждан России имеют постоянный вид на жительство в странах Европейского Союза, Швейцарии, США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Объединенных Арабских Эмиратах, Черногории, Таиланде. За последние три года (2008-2010) из России заграницу на постоянное место жительства выехало 1,25 млн. граждан нашей страны. – См. Н.Алякринская и др.,Отъезд с отягчающими обстоятельствами. - «Новое время» №17, 23 мая 2011 г. – С.5-7

9.См. мой взгляд на современные события в Арабском мире: «Мир не стал хуже».
____________________________________________________________________
Статья опубликована в книге "Россия на рубеже веков. 1991-2011", которая будет презентована 3 ноября в Голицыне на встрече выпускников Московской школы политических исследований.