Прот. Георгий Тайлов

ВОСПОМИНАНИЯ

Протоиерей Георгий Иванович Тайлов родился 13 ноября 1914 г. в Риге в семье военного чиновника в чине коллежского асессора и учительницы. Настоящая фамилия о. Георгия - Алексеев.
В 1915 г., в годы Первой Мировой войны, мать с сыном Георгием, дочерью и родными уехала в Москву (отец воевал на фронте). После смерти родителей в 1921 г. дети при помощи Латвийского Красного Креста смогли приехать к проживающей в Латвии бабушке, после ее кончины (1922) сестра бабушки усыновила детей, и по латвийским законам того времени, дала им свою фамилию - Тайловы.
По окончании Рижской городской русской (Ломоносовской) гимназии и двух курсов Латвийского университета Георгий Тайлов получает благословение архиепископа Рижского Иоанна (Поммера), будущего священномученика († 11.10.1934) на поступление в Рижскую Духовную семинарию. Работая днем конторщиком на фабрике Кузнецова, вечером Георгий учился в семинарии, располагавшейся в доме Рижского собора на ул. Меркеля,3. По окончании ее в 1937 г. он был рукоположен епископом Елгавским Иаковом (Карп) во священника и назначен на православный латышский приход церкви свт. Николая Чудотворца в Вентспилсе, где служил также законоучителем основных школ и гимназии. Здесь он, кроме того, был членом комитета городской управы по социальному обеспечению детей безработных родителей, сотрудничал в качестве автора на страницах журнала «Вера и Жизнь», издававшегося на обоих языках, и обслуживал приход церкви прп. Сергия Радонежского в Угале (Курляндия).
В 1940 г. Латвия была присоединена к СССР (тогда Церковь лишилась юридических прав и церковных земель), а в 1941 г. оккупирована немцами. Узнав о посылке во Псков группы священников для восстановления там храмов и церковной жизни, о. Георгий просил митрополита Сергия (Воскресенского) включить его в число миссионеров, отправлявшихся в Россию.
Осенью 1941 г., к Димитриевской субботе, с группой миссионеров о. Георгий прибыл во Псков. Отсюда о. Георгий отправляется в Островский уезд, где и служит в ряде храмов (Велье, Печане), а также объезжает и совершает богослужения во многих храмах в окрестностях Святогорского монастыря. Здесь о.Георгий активно участвует в восстановлении богослужебной и церковно-приходской деятельности в пределах Пушкиногорского, Сошихинского и Новоржевского районов. В Святых Горах были открыты курсы учителей Закона Божия, в районе были отремонтированы 12 храмов, в которых регулярно совершались богослужения. В 1943 г. прот. Георгий Тайлов был назначен и.о. благочинного Опочецко-Новоржевского округа, где постоянно служило 10 священников.
В феврале 1944 г. он возвращается с семьей в Латвию в распоряжение епископа Рижского Иоанна (Гарклавса), переехав к родным в с. Гавры Абренского уезда (ныне Пыталовского района Псковской области). О. Георгий временно назначается на приход с.Коровск Резекненского благочиния, на вакансию псаломщика. С приближением фронта он не стал эвакуироваться, оставаясь служить в храме. 30 октября 1944 г. о. Георгий Тайлов, как и большинство миссионеров, был арестован и отправлен в Петербург, сначала во Внутреннюю тюрьму НКВД, где уже содержались многие члены Псковской Миссии, а затем - в «Кресты». Осужденный на 20 лет, он провел в концлагере 11, так как в 1955 г. в связи с амнистией был освобожден и с него снята судимость. В апреле 1945 г. этапирован в Сибирь, в течение первых трех лет был лишен прав переписки. Сперва работал на лесоповале в Тайшетском районе Иркутской области, а потом в Казахстане на руднике Джезказган. Через три года отсюда по состоянию здоровья был отправлен в Спасский инвалидный лагерь, затем - в рабочий лагерь Темир-Тау. В лагерях окончил фельдшерские курсы, на которых преподавали бывшие кремлевские врачи, попавшие в концлагерь по обвинению в убийстве Максима Горького.
После освобождения в декабре 1955 г. вернулся в Латвию (в Карсаве в Латгалии проживала семья о. Георгия). Служил на различных приходах в Латвии, в том числе: с 1957 г. - настоятелем Галгауской Иоанно-Предтеченской церкви, затем - в Рижской Благовещенской и Свято-Троицкой Задвинской, Троицком соборе и Александро-Невской церквах (Рига). С 1980 г. - священник Рижского Св. Троице-Сергиева женского монастыря. В 1992 г. возглавил новую православную общину в г. Огре, близ Риги (Латвия), выстроившую в 1990-х гг. там православный храм свт. Николая Чудотворца. В настоящее время - настоятель этого храма. Вместе с матушкой, Ольгой Васильевной, с которой прожил в общей сложности 60 лет, проживает в Огре.
На фоне недостаточности доступных сведений и материалов о деятельности Псковской Миссии воспоминания прот. Георгия Тайлова, который включил в них не только обстановку того времени, но и имена многих работников Миссии и многие названия сел, погостов и городов, где в 1941- 1944 гг. велась миссионерская работа, представляют исключительную ценность.

Осенью 1941 г., к Дмитриевской субботе, во Псков прибыла группа миссионеров: о. Владимир Толстоухов, его псаломщик иподиакон Георгий Иванович Радецкий, Константин Гримм, сын проф. Гримма - секретаря Экзархата, и я.
Тогда штаб Миссии располагался в части Пскова, именуемой «У пролома», в квартире протоиерея Николая Колиберского. О. Николай покинул Псков во время гражданской войны и служил в Двинске (латв. - Даугавпилс). В Пскове у него остался сын - учитель русской литературы, но когда о. Н. Колиберский вернулся в Псков с первой группой миссионеров, прибывшей в Псков вечером 18 августа 1941 г., то он сына не застал. Сын эвакуировался, а о. Николай занял его квартиру, в которой осталась и мебель и библиотека, и вступил в должность временно исполняющего обязанность начальника Миссии.
Из местных жителей в Пскове нашлось два священника, которые в советское время где-то служили, но не как священники. Они стали служить в Св.-Троицком соборе, Дмитриевской и Варлаамовской церквах.
О. Владимир Толстоухов, который бывал в Пушкиногорском районе (Пушкинские Горы до революции назывались Святыми Горами), уговорил меня ехать туда с ним, но комендатура не хотела давать пропуск. Наконец пропуск был получен, а в больнице нам дали лошадь чтобы мы смогли добраться до г. Острова (55 км к югу от Пскова). Лошадь везла наш багаж, а мы большую часть пути шли пешком.
В Острове мы нашли о. Алексея Ионова, который тогда проживал в подвале какого-то дома, в ожидании, когда сможет переехать в церковный дом на маленьком острове посреди реки Великой. В XIV в. на этом острове была построена крепость и этот остров дал название возникшему вокруг него городу. Отец А. Ионов помог нам получить транспорт до села Велье, где должен был служить о. Н. Толстоухов, и мы туда прибыли 4 ноября, к празднику Казанской иконы Пресвятой Богородицы. Мы отслужили утреню и литургию. Пел хор из семи девушек и одного баса под управлением псаломщицы Ольги. Церковь была переполнена народом. На следующий день мне дали подводу и я вместе с моим псаломщиком Павлом Павловым уехал в Печане. Это был погост в 20 километрах от Велья, расположенный на горе у берега Великой, получивший свое имя от печей для просушки рыбы. В нем находится трехпридельный храм, построенный помещиком села Васильевского Корсаковым. По нашем приезде нас поселили в комнате, где когда-то жил настоятель храма о. Леонид Ильменский, приговоренный к 10 годам ИТЛ (исправительно-трудового лагеря) за якобы антисоветскую агитацию. Церковь была еще в беспорядке. В ней уже служил о. В. Толстоухов, но пределы пришлось восстанавливать мне. Строитель храма покоился под его сводами, а вокруг церкви было небольшое кладбище, ниже, у реки, располагалось другое. Дом священника, полутораэтажный, был отдан под амбулаторию, в которой проживал местный фельдшер. Соседний колхоз, «Новый путь», созданный в селе Васильевском как образцово-показательный, собрал в своем числе активистов колхозного движения. Его возглавлял некто Екимов. Колхозники после агрессии немцев выкрали из церкви множество икон, чтобы скрыть свои антирелигиозные убеждения, и у них в каждом красном углу висела икона, взятая из печанской церкви. Пришлось съездить в Васильевское и поговорить с бывшими колхозниками: «Верните церковные иконы в храм!», что они вскоре и исполнили. На следующий день после нашего приезда в Печане, осторожно ступая по льду, на этот берег пришли монахини. Он жили в деревне на противоположном берегу реки Великой в бане, т. к. их никто не прописывал. До 1928 г. они жили в Козьегорском монастыре Петербургской епархии, но в этом году им было предложено вернуться в мир. Несогласные были сосланы в Среднюю Азию. Эту маленькую группу возглавляла монахиня Олимпиада (в миру Александра Никифорова). Она приняла постриг уже после разгона монастырей. Родилась она в Печанском приходе, хорошо окончила церковно-приходскую школу, но с возрастом покинула мир. Ее и ее спутниц приняла ее сестра Елена, которая могла выделить ей лишь баню в конце огорода. С нею в родную деревню пришли две послушницы, Анна и Акилина. Первая была родом из Вехни (Вехново - Ред.) Новержевского района, а Акилина происходила из г. Острова. Эти две послушницы составляли основу хора Печанского храма. Обязанности псаломщицы исполняла Акилина - у нее был прекрасный альт.
Далее последовала наша поездка в Пушкинские Горы, где мы познакомились с начальником района Васильевым и городским головой Шубиным. Оба бывшие учителя местных школ, на которых немцы возложили эти новые обязанности - люди интеллигентные, но зажатые режимом. В проекте было открытие в районе школ и начала преподавания в них. В Пушкинских Горах служил в маленькой кладбищенской церкви о. Иоасаф Димитриев, родом из Островского района - бывший помощник благочинного Киево-Печерской лавры, местный уроженец. Недалеко от него проживал о. Михаил Успенский, академик, разбитый параличем уже 10 лет, и его матушка, тоже преклонного возраста. В этом же поселке жила вдова бывшего священника Савицкого, репрессированного в советскую эпоху.
По дороге мы заехали в поместье А.С. Пушкина - Михайловское. Там хозяйничал Кузьма Васильевич - лесничий, ибо заповедник окружал заповедный бор. Директор же Пушкинского заповедника, еврей, бежал с отступившей армией. В Вороничах около Тригорского находился храм Воскресения Словущего, где когда-то служил друг А.С. Пушкина свящ. И. Раевский, отслуживший по просьбе поэта панихиду по Байрону - болярину Георгию. Могила этого священника находилась рядом с храмом. Церковь сохранилась достаточно хорошо, ибо считалась собственностью заповедника. Был даже один колокол и некоторые архивные документы. Из них узнал, что в Тригорском (Георгиевском) была еще одна церковь, которая сгорела в 1910 г. Некоторые иконы были перенесены в соседний Воскресенский храм. В Тригорском жили друзья Пушкина Осиповы-Вульф, с которыми он общался во время своей ссылки в Михайловское. На музее в Михайловском красовалась доска с обращением на немецком языке:
«Пушкин - известный поэт. Картина на его тему - «Станционный смотритель» - с большим успехом идет в кинотеатрах Германии». Музей стоял на берегу реки Сороть, где раньше находился помещичий дом Ганнибалов-Пушкиных. Здание скорее напоминало речной вокзал. Но внутри обстановка сохранилась времен поэта - мебель и некоторые предметы. Рядом сохранился дом няни Арины Родионовны - маленький, приземистый, свидетель забот и трудов скромной женщины. Сороть огибает оба имения и впадает в Великую. Кузьма Васильевич принял нас радушно, приглашал приезжать чаще, обещал давать книги из библиотеки заповедника.
А служить приходилось часто, не в церквах только, а и по деревням. Печанский приход когда-то был двухклирным, в него входило почти 100 деревень. Каждая деревня имела свои праздники, многие отмечали Троицу, другие Николу, и еще были «обыденные» праздники, такие как Анастасия Римлянина, Параскевы-Пятницы, Власия и другие. Перед праздником надо было объехать все деревни, в каждом доме отслужить краткий молебен, а в самый день праздника в церкви совершалась литургия и молебен после нее. Мой помощник рижанин П. Павлов был учеником последнего класса русской гимназии. Немцы сначала не хотели в Риге открывать занятия в русских школах, но позже согласились с просьбой русской общественности. Павлов, как и Радецкий и Гримм, покинул Миссию, вернувшись в Ригу заканчивать курс гимназии. Мы остались совершать свои обязанности с монахинями и певчими. Состоялась поездка в Вехно Новоржевского района. Там при храме жил диакон Иоанн Лавров. Он в свое время окончил духовное училище. У него был хор, но не было священника. Пришлось рекомендовать его в священники. Потом я съездил в Поляны, где освятил заброшенный храм. По соседству в Теребенях служил протоиерей Модест Лавров, которого я просил посещать и церковь в Полянах, что он делал не больно охотно. О. Владимир Толстоухов в Велье нашел умельца, который обещал отремонтировать машину. В результаты в машине был установлен тракторный мотор, который на полдороге до Острова отказал. Тогда мы обратились в ближайшую деревню за подводой. Она была предоставлена, но в город мы попали с опозданием, и нас отправили в комендатуру. Там, получив наши объяснения, отпустили с миром к о. А. Ионову. У него уже был новый помощник - его шурин о. Александр Дрябинцев. Он помогал обслуживать церкви в районах - Гривы, Пустое Воскресение, Гнилки и других. Церковь в погосте Гнилки разрушили немцы, так как она служила прицелом для красной артиллерии. В городе служили уже в соборе, на кладбище, на острове и восстанавливали Симанский монастырь, основанный дядей будущего Патриарха Алексия I. Иногда о. А. Ионов просил помочь ему в совершении треб. Кроме Печанского храма приходилось ездить и во Врев. Там восстановили церковь, которая находилась в 12 километрах от Печан. Народу всегда было много, только езда была затруднена, т. к. у самой церкви жили бывшие комсомольцы и останавливаться надо было за 4 километра от церкви. Врев - древний погост, где в старину было семь церквей. Мимо проходила ветка железной дороги Псков - Полоцк. Во время войны она не действовала. Неподалеку от этого городища находились деревня Резицы, где жила ясновидящая Мария. В молодости она увлекалась чтением житий юродивых во Христе. Потом пропала, убежала на мороз и вернулась домой как бы помешанной. К ней ходили женщины, узнать о своих без вести пропавших на войне сыновьях. Она предсказала, что наши придут, но нам ничего не сделают. Она погибла от шальной пули во время прохождения партизан.
В Велье был старик, который ослеп в молодости. Ездил к св. Иоанну Кронштадтскому, сказавшему, что он духовно прозреет. Этот старец ездил в Св. Землю, привез оттуда икону Божией Матери «Скоропослушница» для своего храма. Ее поместили в большой киот перед правым клиросом. Этот слепец наизусть знал псалтирь, а в церкви читал на память апостол, выходя с ним на середину храма. Раньше в Велье почитанием пользовался один парализованный отрок Никандр, который молился за приходящих к нему. На похороны его собралось духовенство со всей округи. Позже на кладбище показывали могилу отрока, которую посещали знавшие его при жизни.
Зима 1941-1942 гг. наступила быстро. Мне сшили полушубок из восьми овчин, а на ноги валенки. Но в дорогу приходилось надевать еще одну шубу, так как ехали при - 40°. В церквах стоял пар, стены «плакали», а народ в шубах упирался в ограду клироса. На следующий день служба совершалась уже в другой церкви, за 40 километров от первой. Исповедь приходилось делать общую. Это не так просто, а потом разрешать всех сразу. Большая чаша была очень кстати.
Оккупанты относились к нам вежливо, но требовательно. Новоржевский комендант собрал всех в Пушкинских Горах. Объявил, что некоторые лагеря военнопленных будут распущены, а их население вернется по домам. Как-то раз, выезжая из Острова, мы догнали группу людей, которые бежали из лагеря. Они расспрашивали дорогу в Белоруссию, такую, чтоб немцев там не повстречать. Что мы могли им посоветовать? Между тем на востоке слышались взрывы. Туда на лошадях двигались подводы с аммуницией. Мы тогда еще не знали причины этого. Там шла оборона окруженных немцев у г. Холм. Позже, когда стала выходить газета «Псковский вестник», которая печаталась в Риге, что-то удалось узнать и нам. На страницах этой газеты появилось сообщение, что в Псков будет назначен епископ, назван даже кандидат на эту кафедру. В Сиверской оказался в оккупации проживавший там митрофорный протоиерей Николай Шенрок, вдовец. Он служил в Ленинграде на Волковом кладбище, но фронт закрыл для него въезд в блокированный город. Этот священник был вызван в Ригу, где митрополит Сергий (Воскресенский (1898-1944), экзарх Прибалтики) спросил его: «Мантия готова?» В ответ услышал: «Нет, владыко, еще надо поговорить!» Проблема была в том, что в блокаде находился митрополит Алексий (Симанский), а Псков был тогда городом Ленинградской области. Таким образом, старшим по сану остался в Пскове протоиерей Кирилл Зайц, но его первым заместителем стал о. Николай Шенрок. Он жил с семьей в Пскове и служил в Троицком кафедральном соборе.

Была еще одна новость. Когда немцы ворвались в Тихвин, то там в монастыре, как музейный экспонат, хранилась чудотворная икона Тихвинской Божией Матери. Как мне рассказывали, во время боя храм загорелся, но один немецкий солдат, заметивший большую старинную икону, схватил ее и вынес из огня. Спасая икону, он был ранен и отправлен в Двинск (Даугавпилс) на лечение.
Немцы отправили икону в Псков и передали ее о. Н. Колиберскому, который в то время возглавлял Миссию. Чудотворная икона хранились у него в отдельной комнате и 1 января 1942 г. была перенесена в кафедральный собор.
Я же хотел новолетие встретить со своей семьей. Получил пропуск для поездки в Пыталово (латв. - Абрене), но в связи с затемнением сел не в тот поезд. Только в дороге заметил, что еду по Эстонии. Таким образом, я новый год встретил на станции Лигатне (Латвия). Наутро поезд на Пыталево привез меня на эту станцию, а там знакомый крестьянин отвез меня на своей лошади до Гавров, где осталась моя семья. Дома все было благополучно... После праздника я вернулся в Печане...
В Печанах свирепствовал тиф. Его занесли беглые военнопленные. Меня возили к больным. Вся изба лежит, соседи боятся зайти. Часть больных умирала, часть выздоравливала. Меня Бог хранил. В Гаврах я получил средство для дизенфекции. Следовало его применять после посещения больных.
По распоряжению руководства был освобожден дом священника. Я перебрался туда. Это был довольно благоустроенный дом. Внизу была кухня, кладовая, комната для прислуги, а наверху чистые комнаты и лежанка. Одну комнату я оборудовал себе под кабинет. Монахини перешли тоже в этот дом, готовили мне пищу и убирали помещение, топили его. Дров было достаточно.
Как известно, церковные правила предписывают священнику совершать таинство брака для каждой пары бракосочетающихся отдельно. Но в 1943 г. в условиях Миссии, в Псковской области это было не всегда возможно. Приближалось время Великого поста, и в пятницу перед масленицей в Печаны прихало 17 пар молодоженов. Венцов не хватало, поэтому пришлось использовать иконки, которые шаферы держали над головами брачующихся. Молодые уехали с погоста под звук бубенцов под дугами. Это было необычное время, большинство молодежи было в армии, в плену, а остатки ее образовывали новые семьи на оккупированной территории. Как сложилась судьба этих семей, как долго судьба позволила им сохранять семейный очаг в условиях пожара войны? Но Божие благословение снизошло на них в Троицком храме погоста Печаны.
В Печанах, на первой неделе поста хотелось мне прочитать Великий канон прп. Андрея Критского, но там к этому не привыкли. Пришлось читать в сторожке, где вечерами собиралось только несколько человек.
Из Воронича я привез колокол, а второй отыскался в Гораях. Немцы отдали его как церковную собственность. В Гораях была школа, и этот колокол призывал к урокам. Его тоже повесили на колокольне Печанской церкви. На похоронах он плакал по усопшим.
Весной открылась школа. Я стал заниматься уроками Закона Божия. Ребят собралось немного, но занимались они усердно.
В Пушкинских Горах сгорела бывшая приходская церковь Св. Параскевы. Она была перестроена под клуб, собиралась там молодежь и по неосторожности произошел пожар.
В Пушкинских Горах было собрание учителей, на котором мы с о. В. Толстоуховым поделились своими мыслями насчет методики преподавания. Учителя большей частью молодые, комсомольского возраста.
Учебники по Закону Божию я привез из Риги, купив их у о. Николая Перехвальского, который еще до войны издал целый ряд учебников по Закону Божию для русских начальных школ в Латвии. Я купил у него целый комплект этих учебников.
Ездить в отпуск в Латвию для нас, миссионеров, было очень сложно. Даже с перепиской были большие трудности. Латвия, Эстония и Литва при немцах были объединены под названием Остланд. Там почта, телеграф и телефон работали нормально, как в довоенное время. Из Прибалтики письма можно было посылать в Псков по адресу Миссии, но дальше Пскова почта не шла. Русские люди все годы немецкой оккупации были лишены и телеграфной, и телефонной, и даже почтовой связи. Письма приходили к нам из Пскова с оказиями и с большими опозданиями. Мы были оторваны от наших семей, и о. В. Толстоухов решил выписать семью из Двинска (Даугавпилса) к себе в село Велье. Я тоже решил последовать его примеру.
Его одноклассник, о. Феодор Ягодкин, священствовал в г. Красном. Он был женат на Ольге Адамовне, дочери епископа Александра (Витола), бывшаго викарным Рижской митрополии. Там же в г. Красном жил, и отчасти служил, слепой протоиерей о. Алмазов (имени не помню). Он совершал лишь обедницы и крестил людей.
Дорога в Красное лежала тоже через Остров. В Красном некогда было два храма. Уцелел один. О. В. Толстоухов из Велья вызжал еще в Ильинское и в Синюю Николу. В этих погостах люди тоже хотели молиться о мире всего мира. Но шла война, беспощадная и неумолимая...
Лето 1942 г. вступило в свои права. Мы отметили Пасху, Троицу. По договоренности с о. А. Ионовым съездили в Михайловское поклониться праху поэта, равнодушная природа праздновала свои праздники, сияя вечной красой. На Троицу состоялось освящение Успенского собора в Святогорском монастыре.
Руководил этим о. В. Толстухов. Ему сослужили священники из Новоржевского района и местные. Главный придел, где находился корень дерева, на котором блаженный Тимфеей нашел некогда икону Божией Матери «Святогорскую», был, елико возможно, торжественно освящен. В нем в дальнейшем совершались богослужения. Позже была найдена сама Святогорская икона, находившаяся на складе утильсырья. Я вернулся из поездки в Пушкинские горы. Лошадь была отправлена в Васильевское. Тогда мне сообщили: «За рекой партизаны!» В Ошиткове остановился отряд парашютистов, который ночами передвигался к границе с Латвией. Им командовал лудзенский комсомолец В. Самсонс, позже награжденный званием Героя Советского Союза, его поставили после войны министром образования советской Латвии и ученым секретарем Академии наук Латвийской ССР (ныне здравствует). Эти партизаны исполняли и функции карателей. Они арестовывали деревенских старост и «полицаев». Ночью на 4 июля они перешли на этот берег и через Печаны пошли дальше на запад. Меня переодели и спрятали в церкви. Из окон алтаря я наблюдал переправу. Партизаны пели «Катюшу». На утро Олимпиада открыла церковь и сказала, что у меня дома не тихо. Партизаны зашли в дом и взяли все продукты, белье и медикаменты, хранившиеся в квартире. Пропал мой серебряный иерейский крест и люстриновая ряса. Монахини, бывшие в это время в доме, наблюдали, как молодые еврейки «национализировали» все это добро. Я ожидал приезда семьи и кое-что для этого случая заготовил. Но судьба решила иначе... На утро прибыли немцы из Пушкинских Гор и по следам отряда проехали несколько километров, но в соприкосновение с «народными мстителями» не вошли, уехали на свою базу в Пушкинских Горах. Позже приехали офицеры и спрашивали, откуда были эти партизаны - местные или чужие, на что точно ответ нельзя было дать.
Через некоторое время, по договоренности с семьей, я собрался перевозить их в Печаны. Взял две подводы и двух грузчиков и выехал с ними в Латвию. Дорога была запутанная, сначала миновали Островский район, затем повернули в соседний Красногородский. Здесь леса уже патрулировали хорваты, вызванные немцами в связи с появлением партизан. Наши пропуски действовали. Когда мы подошли к границе, в деревнях Белоборье и Рудиновка нас ожидал сюрприз - немцы вызвали полицейские части из Германии, которые задержали нас и взяли с собой как переводчиков. Но... границы оказались на замке. Пограничники не пускали нас в Латвию. Нашли компромисс. Добился, чтоб из Латвии вызвали по телефону жену, она приехала на велосипеде. Я объяснил обстановку, и мы договорились, что недели через две она приедет через Остров по железной дороге. Возвращались мы через Красное. Там навестили местного священника о. Никандра Горностаева, который недавно стал служить и обслуживал весь район. Через недели две я получил коня, линейку и выехал в Остров, где встретил жену и маленькую дочь. С лошадью не повезло. Пришлось по дороге ее менять - очень была слабая и голодная. Через некоторое время прибыла в Печаны и теща со старшей девочкой. Расположились мы в иерейском доме, благо помещений там было достаточно. С семьей съездили на поклон к А.С. Пушкину, осмотрели тригорский парк, скамью Онегина, дуб уединенный, ель, на которой висела звонкая свирель. Удалось приобрести комлатую корову, с короткими рогами, доить которую стала Нина, дочь слесаря из деревни Ошитково. Ее отец помогал при ремонте храма. Краску для ремонта приходилось покупать в Риге. Железная дорога бралась доставлять этот багаж до Острова. Остров от Печан отстоял на 36 километров. Здесь помогали подводы. Народ не имел вестей от своих сыновей и братьев, которые были мобилизованы. Я, собираясь в Ригу, обещал наведаться в лагеря военнопленных для справок о пропавших без вести. Когда я в Риге обратился в лагерь на улице Пернавас, мне в канцелярии пояснили, что военнопленные скрывают свои настоящие фамилии. Поэтому узнать об их судьбе что-либо было затруднительно, а может быть, совсем невозможно. Люди ждали мира, окончания войны, но оно еще было далеко. В Псковскую область направляли поляков для работы в организации Тодт и литовцев под ружьем для охраны тыла. Последние иногда покидали места расположения вместе со своими повозками и возвращались на свою родину. Поляки тоже не очень усердствовали. Также большого патриотизма не испытывали хорваты, призванные немцами. Они охраняли мосты, строили доты и дзоты (долговременные огневые точки и деревоземлянные огневые точки).
Из всех приходов района не посещенным оставалось Заклинье, расположенное в сторону Новорожева. Пришлось выехать туда. Храм не был восстановлен, но в Родительскую субботу там служил священник из соседнего прихода. У старосты на подоконнике сидела дочь - карлик со дня рождения. Вдали белела церковь в Ладине. Оставалось дать совет собирать средства для восстановления храма. Нормальная церковная жизнь шла в тех приходах, где были постоянные священники. Отец В. Толстухов вывез из Латвии свою семью, где был уже маленький ребенок. Но вскоре он переехал в Воронич, затем в Пушкинские Горы. Позже область миссии разделилась на благочиния, и о. В. Толстоухов ухал в Дно. Пришлось мне принять его округ, в который входили районы: Пушкиногорский, Новоржевский, Опочецкий, Красногородский и Бежаницкий.

К 1943 году я служил в Печанах, готовясь Великим постом к Пасхе. Уже была построена новая сторожка у церкви, где расположились монахини. Пришлось увеличить и площадь кладбища. К Пасхе был взорван ближайший мост через р. Великую и в окрестностях появились калининские партизаны. С ними была тройка военного трибунала, который судил старост, «полицаев» или их родственников. Были расстреляны старосты Печан, Луферова и других деревень. В связи с невозможностью найти некоторых «полицаев» вместо них расстреляли их матерей. Некто Егоров, глава соседнего сельсовета, потерял свою жену на девятом месяце беременности.
Отслужив Пасху, я выехал в Остров вместе с женой. Дома осталась теща с ребенком. В городе было все спокойно. Помогал о. А. Ионову священник из Литвы о. Николай Миронович. С ним мы приняли участие в освящении Симанского монастыря. Этот батюшка, служа в Вильнюсе, конфликтовал с благочинным. Последний пожаловался на него архиерею и он определил его в Остров. О. Николай был энергичным священником, у него был обычай во время запричастного петь духовные стихи, которые народ исполнял во время крестных ходов. Был гостеприимен и вежлив, он жил на острове. Внешне он выглядел благолепно, но имел «польский гонор». В Литве у него оставалась разведенная жена и дети.
Летом 1943 г. мы перебрались в Пушкинские Горы, в квартиру, где жил о. В. Толстухов, на Пушкинской улице. Квартира была маленькой, тесной, но иной не было. До этого, съездив в Вентспилс, мы вывезли с собой оттуда часть мебели, книги из нашей библиотеки. Все это прибыло по железной дороге через Остров еще в Печаны. Потом, когда жизнь там стала тревожной, часть мы увезли с собой, часть перевезли в Велье, где позже все погибло, так как немцы сожгли одну деревню, из которой была обстреляна машина генерала.
К Пасхе 1943 г. в Пскове ожидали митрополита Сергия, отмечая два года работы Миссии. Экзарх Сергий прибыл, служил в соборе, крестный ход шел вокруг храма при звоне чудесных колоколов, была проповедь, а после нее трапеза в Кремле, где располагалось управление Миссии. На обеде присутствовали немцы и командир Гвардейского маршевого батальона РОА из Стремутки Сергий Никитич Иванов, радиоинженер, эмигрант из Берлина, и священник РОА архимандрит Гермоген (Кивачук), тоже из Берлина, принадлежавший к юрисдикции РПЦЗ, и потому недопущенный к сослужению в соборе, на котором начальник Миссии о. Кирилл Зайц был награжден званием протопресвитера (о. Кирилл до II Мировой войны был сотрудником «Православной Руси» и издал в типографии прп. Иова в Ладомировой брошюру «Церковь Бога Живаго - столп и утверждение истины» - Ред.).В это время в Острове меня ожидала встреча с о. Борисом Стехновским, которого направили в мой округ. Он в свое время был священником в церкви Новосельского района, где «страха ради иудейска» отказался всенародно от веры и от священства. Его устроили на работу при атеистическом музее, который в советское время находился во Псковском Троицком соборе. Во время оккупации он выдавал себя за художника, работал в мастерской Миссии. Когда узнали, что он имеет сан, уговорили его подать прошение на имя экзарха. Было назначено следствие. Свидетели показали, что Стехановский после отречения позабыл потребить Св. Дары. Староста, принимая храм иего инвентарь, это обнаружил. Обратились к Б. Стехановскому, но он заявил, что ничего не может сделать, но чтоб они поступили со Св. Дарами так, как это предписывают церковные правила - вшили бы их в чистую материю и потом сожгли, а пепел опустили бы в текущую воду. Это указание было выполнено. Экзарх посчитал, что отказ был внешним, вынужденным, и разрешил Стехновскому служить. Его направляли в Опочку. Но я уговорил владыку направить о. Б. Стехановского в Красное, а о. Никандра - в Велье. В Опочке служил о. Владимир (фамилии не помню), бывший регент архиерейского хора. Это я знал из своей поездки в Кудеверь, когда я заезжал по дороге в Опочку. Летом 1943 г. поступила просьба из Кудевери, где был храм, певчие, регент, монахини, но не было священника. Я выехал туда через Новгородку (Шанино), пересев здесь на немецкую машину, которая собирала танки, брошенные при отступлении в 1941 году. На этой машине я добрался до Опочки. Там в комендантуре я столкнулся с певчими из Теребень, которые хлопотали о пропуске туда, но переводчик - балтийский немец - считая, что у православных нет женщин в причте, а только у староверов, отказывал им. Я переубедил его, и женщины получили просимое. Далее следовал путь в Кудеверь. Там был храм Св. великомученика Георгия, превращенный в автогараж. К моему приезду его вымыли и прибрали. В первый день народу было немного, но в понедельник собралось намного больше, и крестить пришлось на церковном дворе детей от рождения и до 14 лет. Так как на третий день я съездил в соседний приход на р. Алела, где был прекрасный храм, то за три дня я покрестил 365 детей. Приглашали ехать в Локню, к линии фронта, но там были партизаны, и я вернулся домой. Регент был беженец из-под Ленинграда, хор был сборный, но вполне достойный. В Опочке была только одна Покровская кладбищенская церковь, а вторая, в городе, бездействовала. В центре города был красивый Спасо-Преображенский собор, построенный в 1795 г. Его разрушили большевики, так как первомайские парады, устраивавшиеся в центре города, напоминали им церковные ходы вокруг собора.
Возвращаясь с матушкой из Пскова, мы приехали в Остров после начала комендантского часа. Мы решили ночевать на станции, но немецкий солдат, дежуривший на станции, сказал нам: «Идите в город, и если кто окликнет вас, скажите сегодняшний пароль - «Осло». Мы пошли, и около кладбища кто-то нас окликнул: «Пароль». Мы сказали: «Осло», и спокойно пошли дальше. Когда мы в городе достигли моста через Великую, часовой вызвал разводящего, который удивился нашему знанию военной тайны, но провел нас на остров, где мы ночевали у о. Алексея Ионова. В Пушкинских Горах появились новые знакомства. Прибыл туда переводчик, бывший рижанин Москаленно, любивший выпить, а я ему компании не мог составить. Позже приехала немецкая спецчасть - часть во главе с неким Зингером, нарвским немцем-полиглотом, владевшим языками Прибалтики. В комендатуре переводчицей работала одна русская из Нарвы, но потерявшая связь с родиной.
Незадолго до этого в Печаны из Пскова приехал начальник миссии о. Кирилл Зайц (1866-1948 - скончался в концлагере в Караганде). В Пушкинских Горах в церкви Казанской Божией Матери на кладбище на Тимофеевой горе он читал вместе с о. Иоасафом Дмитриевым акафист перед иконой Божией Матери Феодоровской.
О. И. Дмитриев был из местных священников. Советская власть выселила его из дома, и он жил в неотопляемом сарае, страдая от мороза и сырости. Ему было 78 лет, но он продолжал служить. По дороге в соседний приход его однажды задержали партизаны и угрожали ему расправой, если он не прекратит священствовать. Он скончался после войны и был похоронен на кладбище на Тимофеевой горе в Пушкиногорье.
Мне тоже угрожали расправой. Однажды неизвестный человек передал мне записку на латышском языке, что после конца войны я буду судим. Под запиской стояла подпись «Elgavnieks», что значит - «житель города Елгавы». По окончании войны я не покинул родину, не считая себя перед нею виноватым и считая, что как священник, не имел права бросить свое духовное стадо. Меня действительно после конца войны арестовали, судили и осудили на 20 лет ИТЛ.
В Пушкинских Горах нас посетил известный рижский эстрадный квартет Гривского. Члены этого квартета удивлялись посещаемостью советскими людьми богослужений. Это же говорил мне и мобилизованный в Латвии сын нашего священника Носевича, служивший в саперных войсках.
Переехав в Пушкинские Горы, я продолжал посещать Печаны. Там у реки Великой начались фортификационные работы, к которым были привлечены местные жители. Это происходило еще летом и осенью 1943 года. Однажды я остался ночевать в сторожке и вскоре меня разбудил выстрел. Немцы стреляли в кого-то, кто пробирался к сторожке. Они вошли в избушку, но никого не нашли, извинились и ушли. Но работы по укреплению берега продолжались до отступления в 1944 г. Были разрыты могилы священников, погребенных у печанской церкви. Мои протесты не помогли. Дом, где я раньше жил, обратился в казарму. На противоположном берегу были сожжены все деревни, ибо там иногда появлялись партизаны. Дым пожарищ стелился над ним. Жители были выселены. Еще несколько ранее началась тотальная мобилизация. Молодых увозили в Германию на работы. Нину, дочь слесаря из деревни Ошитково, нам удалось задержать для домашней помощи. Уезжающих грузили на ст. Тригорское. Отец Димитриев ездил к Мари Резицкой, спрашивал ее, ему уезжать? Она ответила: «Оставайся с нами!» Старик ее послушал. Но нас немцы предупредили, что придется уезжать от линии фронта. Я поехал в Псков, где миссионеры сидели на чемоданах. К ним присоединились беженцы из-под Ленинграда. Мне дали пропуск через границу. В феврале 1944 г. мы собрались и выехали на немецких машинах в Остров. Город был пуст. Нам указали пустой дом в городе, где мы переночевали. Деньги, взятые с собой, были забыты женой в машине. Документы возвращены. На следующий день мы выехали в Латвию в Гавры, где тещин дом нас принял. Там был запас дров и керосина. Так закончилось мое служение во Псковской миссии.
«Православная Русь». № 1, январь 2001 г.